Алексей Варламов - Затонувший ковчег

Меж тем одетый в новую белую рубаху Кудинов сидел в просторной избе и вместе с Машей читал окованную железом книгу. Они читали эту книгу каждый день по нескольку предложений, и Василий Васильевич долго и подробно объяснял девушке непонятные места. Он не разрешал ей никому рассказывать об этих беседах: для всех насельников Бухары Маша была избранной Богом отроковицей, в которой они видели залог своего спасения, для него - первой и последней ученицей, посланной ему перед тем, как уйти. Он учил ее тому делу, от которого некогда отрекся и к которому теперь вернулся. Лишь в этом одном старец видел теперь смысл своего существования и оправдание тому, что совершил. Кудинов торопился: он должен был успеть вложить в свою слушательницу как можно больше, чтобы все узнанное им в скиту за двадцать лет не пропало. Поначалу Маша с трудом понимала, чего он от нее хочет, терялась и путалась в самых простых вещах. Он приходил в отчаяние, но вида не подавал. Его терпение было вознаграждено: древние песнопения и молитвы, жития святых и далекие предания ровным дождем ложились на ее душу. После этих уроков она шла в моленную и видела наяву все то, о чем он ей только что рассказывал. И тогда из ученицы она превращалась в главное действующее лицо бухарской истории. Эта раздвоенность странным образом уживалась в ее душе. Маша чувствовала, что своим присутствием она поддерживает этих изможденных людей. Самые суровые лица смягчались и теплели, когда она шла к моленной, когда вставала подле старца и приветливо всем улыбалась. От нее ничего не требовали и ни о чем не просили, людям было достаточно того, что она рядом с ними в эти последние дни. Никакие тяготы Бухары не ложились на ее плечи - ее оберегали от всего, как оберегают и ласкают любимое дитя. Они предупреждали все ее желания, баловали гостинцами, платьями и игрушками. Ей пели самые красивые песни и рассказывали самые долгие сказки. Был только один человек, которого она боялась,- скитский келарь. Она ловила на себе иногда его угрюмый, тяжелый взгляд, в котором ощущала что-то нечистое. И теперь, когда келарь вошел и поклонился старцу, мельком взглянув на нее, ей снова стало не по себе. - Пойди к себе, Машенька, отдохни перед вечерней,- сказал старец, как обычно, ласково. Под тяжелым взглядом эконома она вышла. - У меня все готово,- сказал Харон. Вассиан подошел к окну. День был душный и паркий, как и все предыдущие, но к вечеру потянуло южным ветром. Избы стояли пустые, и собаки потерянно бродили по улицам. Вся Бухара собралась у часовни - старики, старухи, несколько мужчин, возраст которых определить было невозможно, женщины, подростки и дети. В их глазах не было ни страха, ни отчаяния. Нарядно одетые, чистые люди сбились в кучу и напряженно ждали. Вдруг старец заметил странную вещь: перед тем как войти в часовню, люди связывались по двое, по трое веревками. - Зачем они это делают? - Чтобы Сатана не похитил их в последний момент,- сказал келарь, и глаза его торжествующе вспыхнули.- И так будут связаны все. Ты напрасно рассчитывал отнять у нас отроковицу и забрать ее с собой. Ты отпустил директора и уйдешь отсюда в вечную гибель сам, но ее я тебе не отдам. Она принадлежит нам и спасется, связанная одной вервью со мною. Он ожидал, что старец побледнеет, но ни один мускул не дрогнул на лице Вассиана. - Ты думаешь замолить так свои грехи? Думаешь, если привяжешь ее к себе, то вас вместе возьмут на небо и никто не напомнит тебе о тех, кого ты замучил? - Я всегда делал то, что было угодно Богу,- выпрямился Харон. - Но в этот раз Господь рассудил иначе,- сказал старец. - Не тебе об этом судить! - Она осквернена и не может войти в ковчег.- Он протянул келарю конверт с фотографиями. В глаза Харону брызнуло нагое девичье тело, и он зажмурился от глянцевой яркости снимков. - Откуда это у тебя? - прошептал он и попятился. - Они были в вещах скопца. Он утолял таким образом свою похоть. Лицо келаря сделалось жалким и напуганным: маленький, пришибленный человечек, похожий на пьянчужку, ошивающегося возле пивного ларька, которого с похмелья бьет дрожь, безвольный и ни к чему не способный. - Что же теперь делать? - спросил он в ужасе. - Если хочешь спастись, исполняй то, что велю я. Харон поднял слезящиеся глаза и вздрогнул - не самозванец, не ученый, а властный большак стоял перед ним. Уверенность и сила исходили от Вассиана, и этого человека он не смел ослушаться. - Оставайся здесь! - приказал старец. Вассиан поднялся с высокого стула и прошел наверх в светелку, где сидела Маша. - На сегодня хватит,- сказал он негромко. - Я еще не устала,- возразила она. - У тебя впереди дорога. Она удивленно взглянула на него: ей никогда не разрешали выходить из скита. - Ты сейчас отсюда уйдешь. Уйдешь навсегда. - А как же все остальные? - Тебя это не касается, и то, что произойдет здесь, не твоя судьба. Я дам тебе несколько книг. Они немало весят, но ты должна их донести. Это книги невероятной ценности. Там, в мире, тебя будут спрашивать, откуда эти книги. Ты расскажешь обо мне и скажешь, что я простил им все, не держу ни на кого зла и прошу прощения у тех, кого обидел. Она хотела что-то сказать, но теплые глаза Кудинова посуровели. - Уходи сейчас же и, что бы ты ни увидела и ни услышала сзади, не оборачивайся. Иди и ничего не бойся. Ты свободна. Внизу его поджидал келарь. - Ну, вот и все,- сказал старец спокойно.- Можешь забить выход - он больше не нужен. Харон поглядел на него непонимающими глазами. - Я не чужой вам и пребуду здесь до конца. Позови скопца и принеси для нас троих веревку. - На что нам этот грешник, святый отче? - несмело возразил эконом. - Мы должны закончить с ним старый спор. Когда келарь вышел, старец достал фотографии: в светлой избе, где со всех сторон глядели на него темные лики, они казались чем-то кощунственным. Но, видимо, человек, их делавший, в самом деле был талантлив, и на мгновение строгий кормчий залюбовался красотой своей ученицы. Его душа отозвалась сожалением о том, сколького он себя за эти двадцать лет лишил. Вслед за тем, точно изгоняя запоздалое сожаление, старец протянул снимки к лучине и стал смотреть, как пламя поедает глянцевый край. Огонь подбирался к руке, и он подумал, что так же сгорит и его плоть. На секунду мелькнула мысль уйти вслед за Машей - еще были время и возможность. Пальцы обожгло, но он заставил себя не отнимать их от огня. Лицо его исказила гримаса, но он держал фотографии в руке до тех пор, пока у ног не образовалась кучка пепла. Это оказалось не так больно, как он думал. Нужно было быть просто очень последовательным и идти до конца. Он поднялся на вершину, с которой любой путь вел вниз. А вниз идти он не хотел, и никакой лаз ему не был нужен.

Глава Х. Эвакуация

На высоте полутора тысяч метров, едва видимый с земли, над тайгой летел оранжевый пожарный вертолет. День клонился к закату, ровно гудели моторы. Салон был пуст, только в углу жадно приник к окошку исхудавший мужчина. Но, сколь он ни вглядывался вниз, понять сверху ничего не мог - на много километров тянулся ровный, похожий на приполярный лишайник лес, который изредка разбавляли светлые пятна болот, капли больших и маленьких озер и извилистые плоские реки. Пролетели над большим озером, и снова потянулась громадная, не имеющая начала и конца лесистая равнина. Трудно было поверить, что внизу проходят дороги и тропы, стоят охотничьи зимовья, раскиданы остатки лагерей, колючая проволока, бараки и брошенные военные объекты. Тайга обезлюдела, и вертолеты летали теперь далеко от базы нечасто. Гул борта беспокоил пугливых зверей и птиц, на всякий случай они замирали и провожали влажными глазами летящую высоко в небе машину. С таких машин их иногда жестоко обстреливали люди, и ни волкам, ни оленям, ни кабанам некуда было спрятаться от летящего чудища. Но оранжевый вертолет летел высоко и неопасно - гораздо страшнее для всего живого была лесная сушь. При подлете к сорок второму кварталу борт пошел на снижение, и Илья Петрович стал узнавать места. Промелькнуло коновалово стожье, Большой Мох, извилистое русло Пустой, и вертолет сделал круг над Бухарой. Внизу, как игрушечные, стояли дома и стройная темная часовенка. Не было видно ни одного человека, только собаки поднимали головы к небу и лаяли на вертолет. Около часовни было свободное место, и летчики хотели посадить машину прямо тут, как вдруг заметили, что из окон выбивается пламя. Вертолет снова взлетел вверх и, совершив еще один круг, приземлился на берегу озера. Поднялись пыль и рано опавшие листья, сбившиеся в кучу собаки завыли, в их вое была не угроза незнакомцам, а тоскливый призыв о помощи. Не дожидаясь, пока остановятся лопасти винта, Илья Петрович спрыгнул на землю и побежал к скиту. Пламя уже охватило всю часовню, и за ровным гулом огня и треском бревен слышно было, как истово поют и молятся люди. - Потушите часовню! - закричал директор, оборотясь к подоспевшим пилотам. - Да пустые мы, батя,- растерянно отозвался один из них, завороженно глядя на пламя.- Кто ж знал... Обезумевший Илья Петрович с воплем бросился в огонь. Его оттащили, он рванулся снова, но вертолетчики не пускали его. Меж тем пламя перекинулось на соседний дом, потом по изгороди на сарай и другие избы. Сильный ветер разносил его во все стороны, уничтожая деревню. А в часовне, дверь в которую была забита, как крышка гроба, связанные одной веревкой, катались по полу старец Вассиан, маленький келарь и Божественный Искупитель. - Выпустите меня! Выпустите! - кричал Люппо, пытаясь то порвать веревку, то оттащить старца и келаря к выходу. Огонь пожирал темные стены, древние иконы и книги. Он опалял просветленные лица людей, но бухаряне ничего не видели вокруг. Они пели, не чувствуя ни жара, ни боли. Где-то высоко над ними распахнулась крыша, и в открывшемся куполе неба они увидели лестницу, поднимавшуюся выше звезд в Небесный Град и Небесную Церковь, по которым тосковали их души и где триста лет ждали их предки. Огонь охватил уже полдеревни и с бешеной скоростью двигался к лесу, а потом вдруг повернул к той стороне, где стоял оранжевый вертолет. - Бежим! - заорали летчики. - Не пойду! - уперся директор. - Черт с тобой, пропадай! Люди побежали наперегонки с огнем и в последний момент успели завести двигатель. Качнувшись, вертолет поднялся над поляной и, вырываясь из дыма, стал уходить резко вверх. Но если бы кто-нибудь смотрел в этот час на небо, то наверняка увидел бы, как вслед за вертолетом вместе со снопом искр над пепелищем взметнулось ввысь сорок душ. Одна из них тотчас же канула вниз, остальные стали медленно подниматься к небу, и ангелы с помятыми и обоженными крыльями торопливо уносили их с собой.