Сергей Аксаков - Том 1. Семейная хроника. Детские годы Багрова-внука

Еще большие неприятности пришлось вскоре пережить Аксакову в качестве цензора.

Под новый, 1832 год вышла первая книжка нового журнала «Европеец», издателем которого был И. В. Киреевский, а цензором – Аксаков. Журнал открывался статьей издателя «Девятнадцатый век». В ней упоминались некоторые революционные события конца XVIII – начала XIX века, отмечался притягательный, «электрический» характер слов «свобода, разум, человечество», подчеркивалась мысль о том, что XIX век должен быть ознаменован важными переменами в жизни общества и литературы. Эта умеренно-либеральная по своему содержанию статья вызвала целую бурю при дворе, в Петербурге, и была признана абсолютно неблагонамеренной. Киреевского официально объявили человеком «неблагомыслящим и неблагонадежным»; было предписано издание «Европейца» немедленно прекратить, а цензору Аксакову, «пропустившему первый нумер оного, сделать строгое замечание».

Едва успел Аксаков пережить одну беду, как грянула другая. В январе того же 1832 года в Москве вышла цензурованная им небольшая книжечка «Двенадцать спящих будочников», подписанная Елистратом Фитюлькиным. Этот псевдоним, как выяснилось, принадлежал молодому поляку, выученику Московского университета, литератору Проташинскому. Написанная в форме пародии на «Двенадцать спящих дев» Жуковского, «поучительная баллада» Фитюлькина представляла собой не лишенную остроумия сатиру на нравы полицейских властей, страдающих чрезмерной склонностью к «развеселительным напиткам».

Эта книжка подняла на ноги полицейские власти обеих столиц.

Первым откликнулся на книжку Проташинского московский обер-полицмейстер. Он усмотрел в ней оскорбительное изображение действий московской полиции и в рапорте на имя генерал-губернатора Москвы Голицына от 6 февраля 1832 года писал, что, по его мнению, «цель как сочинителя, так и г. цензора очернить полицию в глазах непонимающей черни и поселить, может быть, чувство пренебрежения, а потом неповиновения, вредное во всяком случае». В заключение обер-полицмейстер испрашивал указаний относительно того, как поступить с сочинителем, а кроме того, просил «не оставить без строгого взыскания цензора Аксакова», который «решился пропустить книгу с пасквилью на службу полицейскую – государственную». [10] ЦГИА, ф. III Отделения, 1 эксп. оп. 5, д. № 446, ч. II, л. 13.

Голицын направил все дело Бенкендорфу, через которого оно стало известно Николаю I. Решение последовало тотчас же. 16 февраля 1832 года Бенкендорф писал министру просвещения Ливену: «Государь император, прочитав оную книжку, изволил найти, что она заключает в себе описание действий московской полиции в самых дерзких и неприличных выражениях; что, будучи написана самым простонародным площадным языком, она приноровлена к грубым понятиям низшего класса людей, из чего видимо обнаруживается цель распространить чтение ее в простом народе и внушить оному неуважение к полиции». Главным виновником издания упомянутой книжки был признан Аксаков, в отношении которого, как писал Бенкендорф, его величество заключил, что он «вовсе не имеет нужных для звания его способностей и потому высочайше повелевает его от должности сей уволить». [11] «Русская старина», 1903, № 2, стр. 315.

Генерал-губернатору было приказано книжку из обращения изъять, а сочинителя «удалить из Москвы». [12] ЦГИА, ф. III Отделения, 1 эксп., оп. 5, д. № 446, ч. II, л. 19.

Так завершилась цензорская служба Аксакова. Сам он воспринимал расправу над собой как акт грубой несправедливости и произвола. Под влиянием подобных настроений он написал в 1832 году резкое стихотворение «Стансы», направленное его другу А. А. Кавелину, служившему при дворе в качестве воспитателя наследника, в ответ на соболезнование по случаю увольнения со службы и его замечание, что «как ни верти, а такая отставка пятно». [13] ЦГАЛИ, ф. 10, оп. 2, д. № 3, лл. 9–9 об.

С чувством собственного достоинства, с необычной для него резкостью и гневом он пишет о своей решимости «перенести царя неправость». [14] Вспоминая полтора десятилетия спустя этот эпизод, Аксаков занес в «Семейный альбом» интересную запись: «Эта отставка была моим торжеством, и общественное мнение щедро меня за нее наградило». Аксаков рассказывает далее, с каким наслаждением он, взбешенный посланием Кавелина, написал свои «Стансы» и, подписав их своим именем, направил по почте в Зимний дворец. «Письмо было распечатано где следует, – замечает он, – стихи списаны и доставлены куда следует… Поступок неразумный; но в то время было для меня очень приятно сконфузить лица, получившие эти стихи. Последствий никаких не оказалось» (Абрамцево, рук. I, л. 7; см. также кн.: Н. П. Пахомов, Абрамцево, М. 1953, стр. 32–33).

Оставшись без службы, Аксаков больше времени отдает литературным занятиям. Интересным представляется факт биографии писателя, касающийся его сотрудничества в «Молве» в 1832 году.

Когда в 1857 году в Москве началось издание еженедельной газеты «Молва», во главе которой фактически стоял Константин Аксаков, в ней время от времени стали появляться статьи, подписанные таинственным псевдонимом: «Сотрудник „Молвы“ 1832 года». Еще в начале нынешнего века Д. Языков высказал догадку о принадлежности этого псевдонима С. Т. Аксакову. В музее «Абрамцево» хранится письмо писателя к А. И. Панаеву от 15 мая 1857 года, в котором он прямо сообщает: «„Письма Сотрудника „Молвы“ 1832 года“ – пишу я, а также многие полемические заметки». [15] Абрамцево, рук. 69.

Участие Аксакова в надеждинской «Молве», очевидно, не было секретом для его друзей и в 30-е годы. Узнав, что Аксаков уволен из цензуры, влиятельные братья Княжевичи предложили ему содействие в устройстве на службу по департаменту финансов. При этом один из братьев предупреждал Аксакова, что работа в департаменте «так много потребует времени», что едва ли у него «будут оставаться свободные минуты для „Молвы“». [16] ИРЛИ, ф. 3, оп. 13, д. № 34, л. 1 об.

Перелистывая «Молву» за 1832 год, мы обнаружили в ней ряд заметок и рецензий, в отношении которых авторство Аксакова можно считать бесспорным. Это по преимуществу театральные обозрения, подписанные инициалами С. А., а в одном случае С. А-в.

Аксаков внимательно следил за театральной жизнью Москвы. Наряду с подробным разбором игры актеров в его заметках ставились и общие вопросы сценического искусства. Основная мысль, которая пронизывает рассуждения Аксакова, состоит в том, что искусство должно быть многообразно связано с жизнью. С этой точки зрения он подвергает резкой критике ничтожные развлекательные водевили, постановку которых всячески поощряла театральная дирекция. Касаясь одного из таких водевилей, Аксаков замечает: «Прошла пора, когда за переводы таких пустяков ставили в первые драматические писатели, прошла пора смотреть эти пустяки». На страницах «Молвы» Аксаков продолжает борьбу за Мочалова, за реалистические принципы его искусства.