Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе

Али-Карсис замолк.

— А тебя избавили от этой присяги — тебе и без того нельзя показаться перед русскими?—сказал полковник, смеясь.

— Как вы это знаете?—спросил разбойник с удивле­нием.

— То ли еще я знаю!—отвечал старик.—Я знаю так­же, что все старшины разъехались с намерением приводить к присяге весь зависящий от них народ, потом хотели со­браться и помочь Шерет-Луку увести подвластных, пото­му что он опасается, что не все за ним последуют.

— Как вы все это знаете?—спросил разбойник.— Все, что я вам рассказал, пускай все ведают, но что вы теперь говорите, изменник мог вам передать: мне неизвестен он, жалко!—И Али-Карсис задумался, нахмуря брови.

* Угроза возмутителей, пуще всего страшащая черкесов.

** Эта клятва существует у шабсугов, абазехов и некоторых из меньших соседственных враждебных племен.

Пше­маф сделал ему несколько вопросов, на которые он нехотя и рассеянно отвечал.

Полковник, ссылаясь на недоконченные дела, ушел до­мой.

Разбойник, посидев еще немного, простился с собе­седниками и вышел, но потом возвратился опять и, выни­мая из кошелька деньги, сказал Пшемафу:

— Возьми назад деньги свои, Айшаты невозможно воз­вратить.

— Почему? — спросил Пшемаф.

— Потому что она продана стамбульскому купцу и те­перь должна уже плыть по морю.

Он удалился.

Александр спросил Пшемафа, что говорил карамзада об Айшат.

Черкес принужден был рассказать ему все — как отправили тавлинку в Ставрополь, как ее взяли в плен, как он хотел ее выкупить и как, наконец, она продана стамбульскому купцу Пустогородов задумался. Все про­шлое представлялось живо его воображению. Но он ска­зал:

— Дай бог ей счастья! Она имеет все, что в Азии нуж­но для женщины, редкую красоту. Кто знает? Быть мо­жет, моя Айшат сделается женою султана, красою гаре­ма: тогда горделивая властительница не вспомнит, быть может, что я призрел ее полумертвую во время осады Ахулго, в рубище, в коростах*; призрел, когда она изнемогала от холода и заразы, цепенела от ужасов штурма, при ви­де, как отец и мать ее погибали на ее глазах. Быть может, тогда при встрече со мною она и не захотела бы узнать меня.

На следующий день Пшемаф вошел к Пустогородову и торжественно сказал:

— Прощайте, Александр Петрович! Меня отправляют с вашей сотней в отряд, собираемый для того, чтобы воспре­пятствовать Шерет-Луку бежать с деревнею в горы. Ле­карь Кутья также выпросился в поход и радуется, что на­конец удастся ему побывать за Кубанью.

* Черкесские дети, попадающие в плен, первые года всегда бывают в шолудях и коростах; должно полагать, это происходит от перемены пищи, образа жизни и потому, что дома они не чисто содержатся.

Очень рад,— отвечал Александр,—что вам поручили мою сотню, только сделайте одолжение, не давайте каза­кам без позволения грабить да резать неприятельские го­ловы; а сами, право, оставьте свою джигитовку*... к чему такое неуместное и совершенно бесполезное удальство? Вот если б сотня замялась... но надеюсь, что с моей этого не случится.

— Хорошо! До свиданья, господа!

Пшемаф с восхищением, подобно пташке, вылетающей из клетки, упорхнул из комнаты.

• Наездничество: черкесы в деле, часто перестреливаясь поодиночке, проделывают между тем самые трудные повороты на коне.

Конец первой части

Часть вторая

I

Рассказ лекаря

… as if it home they would not die -

To feed the crow on Talavera`s plain,

And fertilize the field that each pretends to gain.

Byron

Подняли трупы, понесли

И в лоно хладное земли

Чету младую положили.

А. Пушкин

Вечерело. Пустогородовы сидели у себя и разговаривали вместе. Александр говорил о мерах, которые намерен взять, чтобы отыскать дальнего родственника отца Иова (так он называл сына его) и исполнять последние приказания своего погибшего друга. Николаша слушал брата большей частью рассеянно; день ото дня он становился угрюмее, не мог превозмочь скуки, его одолевав-

шей.

Дверь отворилась.

— А, доктор, здравствуйте!—воскликнул капитан.— Верно, из отряда?

— Да, прибыл с ранеными,— отвечал доктор.

— Много ранено?

— Человек полтораста.

— Нашего полка сколько? — спросил Александр с некоторым беспокойством.

— Человека четыре ранено, убито двое из нижних чинов и один офицер.

— Кто такой?— спросил Пустогородов с возрастающим беспокойством.

— Пшемаф!—отвечал лекарь.— Он умер от раны.

— Пшемаф! — воскликнул Александр, открывая большие глаза, в которых выражалась глубокая горесть.

— Как жаль его!—возразил Николаша, куря сигару и пуская клубы дыма изо рта.

— Да, господа, Пшемаф ранен в желудок навылет; часа два спустя он умер, от воспаления.

— Как же это случилось?- спросил Александр.

— Мы стояли лагерем на левом берегу... как бишь эта вторая река, что течет по закубанским степям? Все забываю название.

— Лаба?—сказал Александр.

— Да, Лаба. Мы стояли лагерем на левом берегу Ла­бы; третьего дня во втором часу утра лазутчики дали знать отрядному начальнику, что Шерет-Лук со всею де­ревней и некоторыми соседними аулами пошел к Белой речке* и что большое неприятельское скопище прибыло для прикрытия его побега. По этому известию мы вы­ступили со всем отрядом, состоявшим из 3000 человек. Приказано было идти без шума, не курить трубок, не раз­говаривать, соблюдать строжайшую тайну. Во все время я находился неотлучно при Пшемафе. Только что рассве­ло, перед нами был покинутый Шерет-Луков аул, лежав­ший у левого берега Лабы, на довольно пространной по­ляне, примыкающей к дубовому обширному лесу. Пехота далеко отстала, с нами были одни казаки; мы продолжа­ли следовать вдоль леса, оставя аул в стороне. Вдруг из дубравы послышался выстрел по нашему арьергарду; вслед за тем закипела стрельба со стороны черкесов; на­ши дали несколько выстрелов картечью по опушке и по­слали спешенных казаков из арьергарда занять ее. Кон­ница остановилась. Пшемаф и я — мы стали против про­странного перелеска, пересекаемого дорогой, только не той, по которой нам должно было следовать. Вскоре по­ляна эта наполнилась неприятельской конницей. Пшемаф показал мне старика на сером коне. За ним везли белое знамя с красными полосами. «Вот Дунакай!»—сказал он мне. Другой черкес на красивом вороном жеребце всмат­ривался пристально в нас. «А вот и Али-Карсис!»—гово­рил покойный. Но вдруг наше внимание было отвлечено криками «ура» и сильною перестрелкою, закипевшей в арьергарде. Вслед за этим мы увидели, как наши спешен­ные казаки выбегали обратно из опушки. Неопытный их предводитель, еще недавно переведенный на Кавказ и не бывавший в здешних делах, имел неосторожность закри­чать: «На конь садись!» Коноводы поскакали подавать ло­шадей казакам, сделалась суматоха и беспорядок во всем арьергарде. «Что он делает? Испугался, что ли? Что бы ему кинуться со всем арьергардом в «ура» и поддержать отступающих!..—говорил Пшемаф вне себя от досады.—