Е. Хамар-Дабанов - Проделки на Кавказе

Тут я увидел двух казаков, показывавших что-то яр­кого, красного цвета. Я подошел посмотреть — это был женский бешмет и платок; казаки продавали их.

* Операторский ножик.

Я спросил, как они это достали, и получил в ответ, что когда арьер­гард спешился и занял опушку леса, казаки нашли там женщину, смертельно раненную. В то самое время перевод­чик указал мне неподалеку от перелеска, где был ранен Пшемаф, что-то в виде сидячего трупа и сказал, что, когда началась последняя перестрелка, он заметил здесь как буд­то женщину, одетую в красное. «Быть может, она еще ды­шит,— говорил переводчик.— Если позволят казакам, они привезут ее». Я тотчас выпросил у штаб-офицера позволение четырем человекам съездить туда с переводчиком и наказал этому последнему привезти раненую ко мне для перевязки. Казаки скоро возвратились, неся тело, переводчик один ехал верхом, разговаривая со старухой, шедшей возле него. Дошел до лагеря, казаки сложили на землю женщину, со­вершенно нагую, исключая стана, который был зашит в кожу. Она дышала часто и прерывисто, какой-то глухой свист выходил из ее внутренности; чрезмерность страда­ний изображалась на прекрасном молодом лице; изредка и невнятно произносила она слово су (вода). Мне сказали, что она просит пить. Я нагнулся посмотреть ее рану... ни­чего не было; я склонил ее на другой бок, и что, вы дума­ете, представилось взору моему? Рана зияла пастью в пол­аршина; перерубленные ребра выдавались наружу, а внутри виделось легкое, которое трепетно двигалось от дыха­ния; кисть правой руки была также отрублена— спасения не было! Чтобы прекратить скорее ее страдания, я велел несчастной подать воды, пить сколько угодно. Это возы­мело свое действие: конвульсия, другая, стянули все ее суставы; потом тело вытянулось в струну; еще два, три вздоха —и страдалица окончила только что расцветшую жизнь. Старуха, увидя возле себя мертвую, начала рвать волосы, царапать ногтями лицо и, наконец, ринулась на тело бездушной девушки, стала обнимать и целовать его в исступлении.

Переводчик из расспросов узнал, что эти две женщины были на арбе и ехали вместе с семейством Шерет-Лука, когда жители бежали из аула, но в лесу у них изломилась ось и они принуждены были отстать; никто не подавал им помощи. Обе женщины скрылись в лесной чаще, с наме­рением возвратиться позднее в аул. Подходя к лесу, они увидели на поляне казаков и тотчас спрятались. Скоро казаки вбежали с их стороны в лес и застрелили двух, ими дотоле не замеченных черкесов. Немного спустя горцы опять заняли это место. Два казака, на бегу от неприятеля, наткнулись на убитых черкесов и, не заметив от страха, что это трупы, прильнули в кусты; горцы проскакали мимо и более туда не возвращались. Когда все утихло кругом, один казак привстал, начал оглядываться, потом вылез. Увидя трупы, его испугавшие, он подошел, чтобы, по обык­новению, отрезать им головы. В эту минуту молодая чер­кешенка с остервенением выбежала из чащи и кинулась на казака с кинжалом; старуха, бывшая с нею, не в сос­тоянии будучи поспеть за девушкой, видела, как она за­махнулась, как уже готова была поразить неприятеля. Вдруг бедняжка падает с восклицанием «аллах!». Другой казак, набежав сзади, разрубил ей шашкою бок.

В это мгновение раздались выстрелы и послышалось гиканье черкесов; оба казака бросились из лесу, оставив раненую черкешенку. На Пальце ее было богатое кольцо: горцы хотели его снять, но девушка сжала крепко руку, тогда один из них отрубил ей кинжалом всю кисть и бро­сил несчастную в этом положении. Я спросил у переводчи­ка, не знает ли он, кто эта черкешенка. «Узденька Кулле, невеста Пшемафа,— отвечал он,— а старуха — родная ее бабка. Надобно бы ей позволить взять тело — это было бы, по крайней мере, отрадою для старухи».

Я выпросил желаемое у штаб-офицера, который коле­бался, из опасения ответственности, но, наконец, старуха навьючила на спину труп внучки и потянулась к родному аулу; но недалеко отошла она: бремя было не по ее си­лам*; она села отдыхать, горько рыдая над мертвым телом. Вдруг раздался поблизости ружейный выстрел**, смотрю — старуха медленно валится. Я послал посмотреть, что с нею случилось: она была убита пулей в голову. Тут близко стояли солдаты возле своих ружейных козел, и один из них, молодой человек, вытирал ружье. «Ты убил эту жен­щину?»— спросил я. «Не могу знать, ваше благородие»,— отвечал солдат. «Как тебе не стыдно стрелять по старухе?» Он отвечал: «Виноват! Неумышленно!—затравки отсырели, ваше благородие! Давеча ружь.е все осекалось! Что вам их жалеть — ведь они родят проклятых черкесов!» Все сол­даты громко захохотали, прибавляя: «Правда, брат, твоя!

* Черкешенки носят весьма большие тягости; но мертвое человече­ское тело, особливо когда еще тепло, так тяжело, что невозможно да­леко его протащить.

** Ружейные выстрелы черкесские и казачьи различаются звуками от солдатских; солдатские ружья большего калибра, в них кладется боль­шой заряд, а пуля между тем слабее входит, поэтому их выстрел да­ет гул, черкесский и казачий производит род щелканья.

Да еще сами дерутся чем попало, готовы отправить христианина на тот свет!»

— Ужели черкешенки дерутся?—спросил Николаша.

— Случается,— отвечал Александр,— и даже не уступают мужчинам в отваге. Что же, доктор, Пшемаф знал об этом?—спросил он, обращаясь к Кутье.

— Нет,—отвечал последний,—сначала он лежал в забытьи; потом у него сделалось воспаление; страдания и жажда были так велики, что он не мог ни чувствовать, ни понимать.

— Это к лучшему,— примолвил Александр.—А конница настигла бегущих?

— Нет! Проскакали огромнейшее пространство, имели жаркое дело и возвратились без всего,

— Велика у нас потеря?

— Кроме привезенных сюда раненых, мы погребли у лагеря, близ аула, Пшемафа да человек до пятидесяти казаков и солдат.

— Скажите, доктор, точно ли убит Али-Карсис? Не приняли ли другого за него?

— Нет, наверное, он. Я был у отрядного начальника, когда его превосходительство об этом говорил. Я сообщил ему свое предположение, что разбойник должен был погибнуть от картечи, попавшей ему в перехват, ибо видел пояса, перерванные в двух местах. Генерал тотчас спросил,

куда делось его оружие? Оно находилось в сотне Пшемафа. Его превосходительство приказал принести это оружие и, давая вашему старшему уряднику полтинник, сказал, что оставляет оружие за собою; урядник не брал денег, уверяя, что оно принадлежит сотне. Генерал рассердился,

раскричался и выгнал его вон.

— Если так,—молвил Александр— когда сотня возвратится, я узнаю об этом формальню и буду требовать по начальству оружия или настоящей его стоимости!

— Охота вам, Александр Петрович, нарываться на неприятности!— сказал лекарь.