Светлана Васильева - Сон Вовы

Сиротка, хоть и взрослый уже. Уже взрослый! А помнишь, как маленький меня из кроватки звал. Мама, мама, не отворачивай от меня лицо, смотри на меня, смотри.

Помнишь. Смотрю, сыночек, смотрю...

...Фу, какой снова дурацкий сон! Давай, Вова, просыпаться, ведь тебе же в школу.

Вова, который час? Какое сегодня число, месяц, год?..

Вова роется в кармане своей пижамной курточки - сейчас, сейчас... и вытаскивает оттуда, что бы вы думали, не плюшевого зайца, не пистолетик, а куриную косточку.

Начисто обглоданная, косточка лежит у него на ладони и светится, как мощи.

- Что это?

- Птичка.

- Где ты это взял?

- Там. - Он тычет рукой в мамин длинный халат. И смотрит, вроде бы в чем-то упрекает. Как будто мама птичку съела, а косточку в кармане припрятала. Ела - ночью, тайно от всех, урча от удовольствия, кошачье отродье. А косточку, чтобы никто не узнал - в карман. А Вова догадался, встал раньше всех, оторвавшись от детских снов, и запустил руку в мамин халат!

Вова смеется. Мама плачет. Косточка светится.

Никогда-никогда не поцеловать мне больше твои неходячие ножки, не заглянуть в милые глазки, никогда не прильнет мое дитятко к груди, как к родимой земле - никогда оно больше меня не простит!.. А халат висит на крючке так одиноко, по-ночному висит, словно мамы в нем больше нет и не будет.

Вовины губы начинают дрожать, сначала легко, будто молоко пенкой подергивается, но, вижу, внутри у него все закипает, поднимается.

- Отпусти косточку-то, отпусти! Разожми ладошку.

Не разжимает.

- Хочешь, я пирог испеку, как ты любишь, весь сахарный, и к нам гости придут, а потом мы все вместе отправимся туда, где живет золотой ангел. Он на тебя похож, мой свет, такие же светлые волосики, такие же ручки и ножки...

При слове "ангел" Вовины губы успокаиваются, на них даже проступает улыбка.

- А эту зверушку, которая косточку обглодала и мне в карман подложила, мы с собой не возьмем. Ни за что не возьмем. Скажем ангелу, и он ее к себе не пустит... Вовино личико искажается:

- Не хочу ангела! Плохой ангел! Зачем ты меня, мамочка, мучаешь?

- Что ты, что ты, не может мама мучить свою деточку. Это проклятый зверушка тебя мучает!

- Не зверушка, а ты, ты, ты и никто к нам в гости больше не придет!

- Что ты говоришь, Вова, очнись!

... Она просыпается - рядом никого нет. Ее рука сжимает маленькую белую косточку.

...А чтобы вы, мой дорогой Г.П., не подумали, что мозга у меня за мозгу заходит и с мозгою говорит, поясню конкретно. Но для этого позвольте отныне обращаться к вам так:

Глубокоуважаемый Гражданин Прокурор = Г.Г.П.!

Наконец-то мы подходим к самой важной странице нашего письма, которое, конечно, должно иметь какой-то конец.

Так вот, к тому времени, о котором идет речь, как внешний, так и внутренний круг моих друзей действительно стал сужаться. Это был как бы даже и не круг, а просто линия без начала и конца, без спасительной дырки в центре.

Все линии вообще разомкнулись, разошлись - "уже развел руками черными Викжель пути" - сны кончились, окончательно нас испепелив, и пепел разлетелся по ветру.

Они исчезали один за другим, парами и поодиночке: и чета Клейманов, и Иван Русаков с женой своей Рахилью, и подруга детства Любка Молотова, и даже старинный друг семейства, родоначальник всей нашей литературы Семен Семеныч.

Куда они исчезли? Вам виднее, дорогой Г.Г.П.! Вы лучше знаете, как это бывает -огни Шереметьево-2, детское колечко, не пропущенное строгими дядями из таможни и в последний момент брошенное через железное заграждение, ночные обрывистые звонки, редкие письма с позавчерашними ответами и вопросами (отвечать уже нет никакого смысла), потом обрыв телефонной связи и полное молчание, с обеих сторон, ползущее к одной точке, как огонь по бикфордову шнуру... обрыв телефонной связи, обрыв...

Конечно, это не идет даже ни в какие сравнения с тем, что было когда-то, ведь исчезали с земли целые семьими со взрослыми и детьми без всякого права переписки. Эти ужасы никогда не должны повториться на данном историческом отрезке, дорогие мои товарищи! И дети современных родителей совсем не те дети.

Они бы не стали, к примеру, писать письмо вождю с просьбой отыскать мучителей их мамы и папы, а потом расстреливать друг друга в лесу из пистолета. Дети моих знакомых, к счастью, уцелели и даже, я надеюсь, успели побывать вместе со всеми родителями в лучшем на земле месте тамошнем Диснейленде. Увидели свои детские мечты в осуществленном и даже увеличенном виде! Однако, не соизмеряя масштабов, хочу все-таки отметить, что и там и там конечные результаты сходились: вместо человека в пространстве просто образовывалась дырка и почему-то пахло паленым, хотя он тут же возникал где-то еще, в другом каком-то пространстве. От этого все, кто оставался на прежнем месте, ходили со странно перекошенными лицами:

расстройство челюстно-лицевых мышц. Как будто встретил на улице что-то милое и приятное, чему невольно улыбнулся, и потом с этой улыбкой какое-то время продолжаешь идти, а все уже давно кончилось - приятное позади, кругом одни сплошные рожи... Мы долго еще носили т о выражение лица, с которым общались с исчезнувшими друзьями. Имея вид, как я теперь понимаю, самый идиотский... Но что толку понимать сейчас! Мы же договорились, дорогой Г.Г.П., - буду писать только от лица настоящего времени, хоть и в прошедшем. И тогда еще можно будет что-то поправить, о чем-то догадаться! И тогда в моей квартире уже под вечер снова раздастся звонок...

...По старинной привычке смотреть на пришедшего сначала в глазок я вижу через маленькое стеклышко его, нашего гипотетического отца, но в слегка искаженном и уменьшенном варианте.

Все у нас к тому времени, надо сказать, тоже уже сошло на нет - он окончательно стал отцом в минусе... Но вот почему-то мы сейчас стоим друг перед другом в оседающих пылью московских сумерках и каким-то боковым зрением необыкновенно отчетливо ощущаем за окном падеж последних августовских звезд.

Вова лежит в своей кроватке, куда он недавно перекочевал из младенческой люльки, и играет только что подаренным ему розовым Колобком: если нажать пальчиками на круглые бока, изо рта высовывается красный резиновый язык, похожий на срам.

Мы все трое пугаемся и хохочем. Мы хохочем и поем песенку про Колобка, как он там ото всех, черт этакий, ушел с румяным боком - катится, катится себе дальше, а навстречу ему...

- Вова! - Вова смеется, а Колобок снова высовывает гостю свой язык. Мы все снова притворно пугаемся.

- Ай да Вова, ай да сукин сын! - тот, похоже, радуется детской сообразительности. - Конечно, навстречу мне Вова, кто же еще... мне отмщенье и аз воздам.

- Что ты! - смеюсь я. - Мальчик далек от аллюзий и параллелей, да и при чем тут ты?