Сергей Беляков - Ликвидатор (Части 1-2)

Двое полковников с военной кафедры были первыми призваны "на специальные сборы". В Институте все уже примерно представляли, какого рода сборы их ожидают. Но реальность, как оказалось, была далеко впереди предположений.

После выступления Горбачева информации стало больше.

Первые телевизионные кадры со станции я увидел где-то в конце мая-начале июня. Ничего существенного, какая-то машина, какие-то войсковые в странном обмундировании копошатся около нее - все это на фоне стены большого промздания. Гладкие фразы о высоком моральном духе в войсках. После этого кадры о фестивале искусств "Киевская весна". Уральский народный хор после успешного выступления на фестивале гастролирует в расположении армейских частей, задействованных в ликвидации (теперь участники тех многострадальных "гастролей" безуспешно пытаются добиться признания статуса пострадавших от аварии).

В конце мая начали "забривать в партизаны" - призывать солдат и офицеров-запасников "на специальные учебные сборы". Поскольку ДХТИ был единственным в республике специализированным ВУЗом с войсковой химической подготовкой, все с тревогой ожидали, что наших потянут сразу. По каким-то туманным соображениям - как понял я позднее, уже будучи в Чернобыле - первая волна призыва широкой сетью прошла по Харькову и Донбассу. Днепр - в основной массе - не трогали до осени. Тем не менее, первым из штатских в Институте был призван Ваня Кондрашов.

Вторым "дернули" меня.

В общем, я сдался сам.

До сих пор я не могу объяснить сам себе, что же явилось тем последним толчком, который послал меня навстречу Чернобылю.

В один из июньских вечеров в программе "Время" показали короткий репортаж о работе ИМР, инженерных машин разграждения, на Промплощадке. Мой отец, в те времена еще довольно крепкого здоровья отставник, вспомнил свое боевое танкистское прошлое, и, подхваченный угаром патриотической волны, двинул в райвоенкомат. Естественно, ему было отказано - возраст не тот. Пробурчав что-то вроде "Ни хрена они там не понимают...", он с затеей расстался, но его бравый выпад каким-то образом зацепил меня. Я вспомнил рассказ таксиста, подвозившего меня пару дней назад. Один водила из их гаража уже вернулся назад из Чернобыля, где был "в командировке" (в водителях уже тогда была острая нехватка, и засватывали всех, у кого были профессиональные водительские права и кому было 30 и более), весь в волдырях и с белокровием. Он ругал радиацию на чем свет стоит и утверждал, что если неделю беспросыпно алкать, то можно выработать своего рода иммунитет к облучению, а иначе - хана...

И мне подумалось, что как ни убого нас учили на "военке" премудростям защиты от ОМП, как ни издевались наши острословы над косноязычием полковников, часть несложных войсковых познаний о воздействии радиации на человека, о "порядке и методах индивидуальной и групповой защиты от ядерной угрозы" (во, слова какие припомнились!) все же осела где-то глубоко в мозгу. По меньшей мере, эта часть не давала мне повода для беспричинного, панического страха, как у того таксиста. Я помнил коэффициенты поглощения проникающей радиации для различных материалов - брони, цемента, освинцованного стекла. Я помнил старый добрый ДП-5А с его зловещим поддиапазоном до 200 р/ч - если бы я тогда знал, что мне придется пользоваться этим поддиапазоном, и часто... Я помнил многие вещи, как говорили раньше, я был кое-как "подкован" в этих вопросах. Лучше, чем многие, кого принудительно загребли на спец-сборы. Это давало мнимую уверенность в том, что черт не так страшен, а также рождало некое бравое ощущение потенциальной полезности. Знания, как оказалось, были малопригодны, но на момент похода в военкомат я был полон сознания собственной значимости и желания помочь стране и облучающемуся личному составу участников спец-сборов.

Где-то совсем неподалеку от этой филантропической идеи витала также идиотская уверенность в том, что "пронесет", "вывезет", и надежда на вечное наше "авось"...

В общем, в начале июня я добровольно пришел в военкомат. Как у "секретоносителя со степенью", у меня была бронь от сборов в Чернобыле. Позже, когда в 87-88 годах наступила проблема с кадрами офицеров-запасников, хватали всех без разбора, но шел 86-ой, страна все еще была милостива к своим остепененным сыновьям... Молодой капитан в дежурке райвоенкомата, не поняв сначала, сказал, мол, мне нечего волноваться - меня не призывают и не будут призывать. Но когда я повторил, что хочу ехать по своей воле, посмотрел на меня, как на умалишенного, и указал на дверь кабинета, где усталый майор, вытащив мою карточку учета, без выражения сказал:

- На кой х.. ты туда прешься, шо тебе дома не сидится?

Крыть было нечем.

Так же невыразительно он сказал, что повестка придет по почте, с ней надо будет снова прийти сюда, получить предписание, проездные документы, и вперед.

Моя карточка перекочевала в новенькую папку с завязками. Дело было сделано.

Последующие за этим дни ожидания были наполнены болезненным выискиванием хоть каких-то новостей о конкретном месте сборов, о том, чем занимаются на станции "партизаны", об их быте... Мать интересовало главным образом последнее. Однако я, хлебнув однажды из войскового "сборового" котелка, радужных иллюзий на этот счет не питал.

Но ничего нового об участниках спецсборов ни в прессе, ни по ТВ не сообщалось. В нынешние дни в моей голове периодически вертится мысль, которая наверняка приходила на ум многим: если бы Интернет и система сотовой связи были бы так же развиты в 86-м, как развиты они теперь - насколько по-другому повернулась бы судьба Чернобыля и сотен тысяч людей, в чьи жизни он вторгся тем летом?..

А пока в июле 86-го медленно завершались мои последние дочернобыльские недели. В институте уже закончилось дипломирование. Жизнь впала в тот сонливо-расслабленный летний распорядок, когда преподаватели скрылись в отпусках до сентября, аспиранты перешли на вольный график работы, а научные сотрудники, особенно женская половина НИСа, проводили больше времени на Лагерном рынке (благо, он был сразу за воротами АХЧ), запасаясь овощами и фруктами и пытливо вычисляя мышины с полесскими номерными знаками. Моя личная жизнь, в то лето запутанная до предела, оказалась отодвинутой на второй план; Лора, моя будущая жена, безусловно, была обеспокоена моим предстоящим отъездом, но, будучи женщиной стойкой, виду не подавала и поддерживала меня, как могла.

Повестка пришла, как всегда, неожиданно, когда я уже стал сомневаться, вызовут ли меня вообще. Я где-то даже успел успокоиться.

На куцем листке бумаги бледным шрифтом было отпечатано стандартное: "...призван для участия в специальных учебных сборах сроком до шести месяцев ...явиться... для получения документов...".