Георгий Венус - Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)

Но огонь красных, точно коса бегущую под ветром рожь, подрезал вскочившую на ноги цепь, и офицерская рота, сразу поредевшая, вновь залегла.

Хорошо, что я упал за бугорок. Над бугорком, качая сухую траву, звенели пули...

- Дурак! Одну роту подымает! - ругался за мной поручик Пестряков.Скорей бы Туркул пришел!.. Тут весь полк поднять нужно,- всем фронтом...

- Ясное дело!

- Конечно, ясное!..

- Господа, не критикуйте, не зная!.. Туркул в глубокий обход пошел. Никого подымать не нужно!.. Выждать... ...А солнце ползло и ползло.

- Черт дери, патроны доставляют, а воду вот...

- Мичман, вы хуже солдафона!..

- Мичман!..

Мичман возле меня не унимался:

- Черт дери!.. Уже не пить,- плюнуть хочется!.. И то нечем!..

Я приподнялся на локтях и выглянул из-за бугорка. Мне показалось: на горизонте ползет туча... Но небо было чисто, и лишь над степью колыхалась пыль. Стрельба учащалась.

- Черт!..- выругался я, и вдруг увидел шагах в десяти от бугорка зеленый в полоску арбуз, еще не тронутый колесами двуколок. На нем круглым пятном играло солнце.

"Вот это повезло!.." - подумал я, но вылезать из-за бугорка побоялся.

За бугорком, качая траву, звенели пули...

...Прошел час. Солнце в небе склонилось к западу. Сухим треском перекликались винтовки. Пулемет сшивал даль с пылью...

Я вновь приподнял голову и стал смотреть на арбуз.

И пока я думал, можно ли подползти, и как подползти, и можно ли надеть арбуз на штык, и как надеть,- какая-то пуля, стегнув землю, ударила о зеленый в полоску край арбуза.

И арбуз раскололся.

И по красной мякоти потек сок.

За соком, медленно переворачиваясь, покатились черные семечки...

Я не выдержал. Вылез из-за бугорка и пополз к арбузу...

...- Санитар!.. Санитар...- кричал за мной кто-то.

Я лежал лицом в траве, пытаясь зацепиться за что-либо пальцами правой руки. Но сухая трава рвалась под пальцами, и сдвинуться с места я не мог. Левая рука, плечо, голова и шея быстро немели.

- Санитар!.. Санитар!..

Кто-то схватил меня за сапоги. Потом выше,- под колени.

Когда меня оттягивали назад, с неба быстрой дугой падало солнце...

Вечерело.

Уже перевязанный, я лежал на подводе. Рядом со мной лежали какие-то солдаты. Солдаты стонали.

Надо мной стоял подпоручик Морозов.

Расположенная около перевязочного пункта офицерская рота пела "Журавушку".

- Ну прощай! Должно быть, больше не увидимся... Счастливый!..- тихо говорил мне подпоручик Морозов.- А и здорово же тебя заквасило!.. В плечо, говоришь, потом выскочила и в шею?..

Мимо подводы проходили жители Фридрихсфельда, коренастые немцы, с глазами, спрятанными под брови. Пробежало несколько офицеров.

- Пленных ведут!.. Пленных!..- кричал, пробегая, капитан Темя.- И наловили же!.. Ну и Туркул!.. Ну и молодчага!.. Поручик!.. Поручик Горбик!..

- В ружье! - где-то скомандовал вдруг полковник Лапков.

Я инстинктивно дернулся вперед. Но, вспомнив о ранении, улыбнулся.

- Становись!..- командовал полковник. Но команда прошла надо мной,мимо... Я чувствовал себя выпавшим откуда-то, куда был я крепко ввинчен, и чувство это было радостным...

Подводчик задергал вожжами. Поручик Пестряков, Аксаев, мичман Дегтярев, капитан Темя и подпоручики Тяглов и Морозов быстро бежали через улицу.

- Морозов! Морозов!..- еще раз крикнул я.

Но подпоручик Морозов стоял в строю. Он не мог оглянуться,- полковник Лапков скомандовал уже: "Равняйсь!..".

Через полчаса наши подводы медленно шли на Федоровку.

Ни с кем из офицеров 1-го Стрелкового имени генерала Дроздовского полка я больше не встречался.

* * *

Лазарет - не позиция. В лазарете много думаешь...

Ночь...

Ржавчина около гвоздей проела жесть кровли. Концы отставших листов грохотали и бились под ветром. А Глащуку, ефрейтору 2-го Конного, казалось: совсем близко, на Малаховом кургане, бьет в тишину и ночь одинокая пушка.

Я дни и ночи лежал на одном боку. На правом. Дни и многие бессонные ночи видел пред собой только Глащука. Видя его каждый день и каждый день с ним беседуя, научился наконец отгадывать, о чем думает он, когда собирает морщинки вкруг вздернутого носа, и когда, вдруг подымая брови, сразу же наполовину суживает лоб, и когда, улыбаясь, расплющивает губы вдоль усеянных веснушками щек.

Здесь, в Севастополе, четыре месяца тому назад Глащук лечил свою первую рану. И вот он ранен вторично. Привезен сюда же. Доктор - старый знакомый.

- Ну и рана! - сказал он.- Здорово!

Бегая по разбитой руке, кровь Глащука стучала молоточком (я знаю,- у меня она стучала так же!) - слабо, но часто-часто: в плечо, в локоть... А пушка на Малаховом и гудела, и била, и ухала: "Раз! раз!.."

..."Военный хирургический госпиталь № 5" занимал целое здание. В рамах окна палаты № 8 прыгали стекла. По рамам бил ветер. Бобров, вахмистр Назаровского полка, второй сосед Глащука, рвал с себя одеяло. Кричал: "Эй, казаки! Станишники!.." Приподнявшись с постели, Глащук звал сестру. Видно, опять спросить думал: "Можно ли, сестрица, чтоб руки не срезали? Доктор говорит, что нельзя... А может, можно?.."

Но сестра к нему не подходила. В другом конце палаты умирал поручик Лебеда, гвардеец.

Ветер вновь сорвался с крыш и ударил о рамы. Окно зазвенело. Глащук вздрогнул, а ветер метнулся дальше. На море. И еще дальше. За море. В ночь...

Стало тихо... Пушка умолкла, отставшая жесть легла на кровлю мертвым парусом. На дворе, около ворот в лазаретную кухню, залаяла собака.

Глащук съежился. Я знаю, он опять решил, на этот раз уже твердо: не даст доктору резать руку! Кому своим мясом собак кормить хочется?! Вчера ему вахмистр Бобров объяснял (а вахмистры, полагать надо, народ знающий!), что лазаретные доктора отрезанные конечности,- это руки и ноги солдат, значит,- в татарские деревни продают. Татары ими собак кормят...

- Эй, казаки!.. Станишники!..

- Руку спасти нельзя,- сказал вчера Глащуку доктор,- ее нужно срезать. А то заражение пойдет дальше, дойдет до сердца. Тогда - смерть!..

Без руки Глащука и домой, в Екатеринославскую, пустят (об этом Глащук говорил со мной каждый день),- беспременно пустят... В полном здоровье ему, конечно,- "нет!" - скажут. Коммуна там, а он 2-го Конного ефрейтор. Кадет, значит... Глащук решил: дам!.. Пусть режет руку!

- Эй, казаки! Станиш-ники-и!

...Под утро ветер обогнул город и ушел куда-то на Бельбек.

На лбу поручика-гвардейца золотой кокардою лежало пятно солнца. Поручик еще спал. В палате говорили: "Выживет!.. Такие вот, худые да тощие,- они живучие..."

Густая, золотая пыль широкими дорожками подымалась от одеял и стремилась к окнам. Глащук уже тоже проснулся,- ворочался. Он научился ворочаться одними ногами, не двигая ни плеч, ни груди, на которой держал туго забинтованную руку.

- Господин вахмистр! Господин вахмистр!.. Видно, Глащуку вновь захотелось спросить насчет собак и деревень татарских... Может, неправда?.. Но вахмистр не отозвался...