В Вересаев - Да здравствует весь мир ! (О Льве Толстом)

"Весьма часто, в минуты раздражения, случалось, что муж с женой спорили, но долго потом после спора Пьер к радости и удивлению своему находил не только в словах, но и в действиях жены свою ту самую мысль, против которой она спорила. И не только он находил ту же мысль, но он находил ее очищенною от всего того, что было лишнего, вызванного увлечением и спором, в выражении мысли Пьера.

После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, что было истинно-хорошо; все не совсем хорошее было откинуто. И отражение это произошло не путем логической мысли, а другим, таинственным, непосредственным отражением".

Духовные миры мужчины и женщины очень различны. В мире мужском - ум, мысль, творчество. В мире женском - что-то совсем другое.

Княжна Марья спрашивает Пьера про Наташу, невесту князя Андрея:

"- Умна она?

Пьер задумался.

- Я думаю, нет, - сказал он, - а, впрочем, да. Она не удостоивает быть умной... Да нет, она обворожительна и больше ничего".

Мир женщины, мир "настоящей женщины" настолько лежит для Толстого вне ума, что его просто трудно даже определить в отношении к уму. "Я думаю, нет... А впрочем, да... Да нет..." "Настоящая женщина" не удостоивает быть умной. И малость ее "умственного хозяйства" для Толстого ничего не говорит против нее. В ней слишком много есть того, чего подчас так не хватает большому "умственному хозяйству" мужчины. Способность к уму, к мысли, к непосредственному творчеству в женщине далеко не первостепенна. Зато громадна и неисчерпаема чуткость к тому иррациональному, на что в конечном счете опирается и мысль и творчество. Может быть, именно эта чрезмерная чуткость, эта перегруженность иррациональным и делает женщину неспособною к непосредственному творчеству, к воплощению чего-то тонкого и неуловимого во всегда грубые, всегда ограниченные формы жизни. Наташа, например, совершенно не умеет даже писать писем. "Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом".

И вот соприкасаются друг с другом два совершенно различных духовных мира. Соединяются не две одинаковые силы, а происходит взаимодействие двух сил качественно различных. Мысль мужская погружается в золотистую, неразличимую тьму женского и в таинственном отражении возвращается оттуда просветленною, углубленною и очищенною. И кто определит - где тут и какова доля работы каждой из сил?

Николай Ростов смеется: "У нее своих слов нет, она так его словами и говорит". Но он ничего не знает о той таинственной лаборатории, из которой вышли эти слова. Пусть они формулированы Пьером, это не значит, что они только его, а не Наташины также.

Ну, а все-таки, ведь сами слова эти были бы у Наташи совсем иные, если бы она была женою другого. Другого? Чьей? Бориса Друбецкого или Анатолия Курагина? Их слова и мысли мертвой шелухой сваливались бы с живой души Наташи. Но если бы она была женою князя Андрея, - да, слова ее были бы иные, совсем так же, как и дети бы были иные. И нам незачем даже гадать, какая доля в творчестве этих иных "слов" могла бы принадлежать Наташе. При разборе "Войны и мира" мы увидим, что она творит с душою Андрея, увидим, как она вверх ногами ставит все его миросозерцание. И когда бы он это новое миросозерцание свое формулировал в слова, и Наташа бы повторяла их, странно бы нам было смеяться над нею. Мы могли бы только сказать: да, дети Наташи от князя Андрея не были бы похожи на Пьера. Но и в детях от Андрея, как в детях от Пьера, одинаково была бы та же Наташа. То же и со "словами".

X

ЛЮБОВЬ МЕРТВЕЦОВ

Позднышев в "Крейцеровой сонате" говорит: "Любовь - это не шутка, а великое дело". И мы видели: для Толстого это действительно великое, серьезное и таинственное дело, дело творческой радости и единения, дело светлого "добывания жизни". Но в холодную пустоту и черный ужас превращается это великое дело, когда подходит к нему мертвец и живое, глубокое таинство превращает в легкое удовольствие жизни.

Вот как полюбил и как любил Иван Ильич в "Смерти Ивана Ильича": "Прасковья Федоровна была самая привлекательная, умная, блестящая девушка того кружка, в котором вращался Иван Ильич. В числе других забав и отдохновения от трудов следователя Иван Ильич установил игривые, легкие отношения с Прасковьей Федоровной... Она влюбилась в него. Иван Ильич не имел ясного, определенного намерения жениться, но, когда девушка влюбилась в него, он задал себе этот вопрос. "В самом деле, отчего же и не жениться", сказал он себе.

Женился. Этим "он делал приятное для себя, приобретая такую жену, и вместе с тем делал то, что наивысше поставленные люди считали правильным". Но "очень скоро, не далее, как через год после женитьбы, Иван Ильич понял, что супружеская жизнь, представляя некоторые удобства жизни, в сущности, есть очень сложное и тяжелое дело, по отношению которого, для того, чтобы вести приличную, одобряемую обществом жизнь, нужно выработать определенное отношение. И такое отношение выработал себе Иван Ильич. Он требовал от семейной жизни только тех удобств домашнего обеда; хозяйки, постели, которые она могла дать ему, и, главное, того приличия внешних форм, которые определялись общественным мнением. В остальном же он искал веселой приятности и, если находил ее, был очень благодарен; если же встречал отпор и ворчливость, то тотчас же уходил в свой отдельный выгороженный им мир службы и в нем находил приятность".

В таком же роде любовь и Позднышева в "Крейцеровой сонате". Впервые познал он любовь еще пятнадцатилетним мальчиком, - познал голо, грубо, в объятиях проститутки. Женщина превратилась в "сладкое нечто" - во вкусное женское мясо. "Мне хотелось плакать о навеки погубленном отношении к женщине... Я стал тем, что называется блудником. А быть блудником есть физическое состояние, подобное состоянию морфиниста, пьяницы, курильщика... Как пьяницу и морфиниста можно узнать тотчас же по лицу, по приемам, точно так же и блудника. Простого, ясного, чистого отношения к женщине у него никогда не будет. По тому, как он взглянет, оглядит молодую женщину, сейчас же можно узнать блудника. И я стал блудником и остался таким, и это-то и погубило меня".

В свое время Позднышев влюбляется, женится. Все, конечно, происходит очень просто, без всяких этих "радостных ужасов", которые испытываются Наташами и Левиными. "Джерси было ей особенно к лицу, также и локоны. После проведенного в близости с ней дня захотелось еще большей близости". И вот брак. С одной стороны - мужчина-блудник, у которого горят глаза на женское мясо, с другой - женщина, "или раба на базаре, или привада на капкан".