Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)

— Доктор Топильцын? — переспросил он, подходя к группе молодых людей, которые тут же прервали разговор. — Как же, как же, видел я его не далее как вчера…

Асорина мигом обступило почти все просвещенное общество, и кто-то спросил, как себя чувствует Топильцын. Иван Степанович улыбнулся и ответил:

— Он здорово изменился. Кажется, настигла его нечаянная радость. Смотрит так на меня, понимаешь, а глаза так и светятся… счастьем! Да-да, господа, прямо сияют! И сам улыбается во весь рот, такой общительный, такой дружелюбный!.. Так что я не удивлюсь, если вскорости мы с вами узнаем, что наш доктор нашел-таки выход из своего затруднительного положения.

Эта новость оказала самое положительное влияние. Разговоры пошли еще более оживленно, и большинство из них крутились вокруг имени врача. Все-таки многие вполне искренне переживали за доктора и его несчастного родственника. Ну, теперь уж все почувствовали уверенность, что в скором времени все наладится, и снова просвещенное общество будет радовать веселый и жизнерадостный Топильцын. Нынешний вечер завершился на гораздо более радостной ноте, чем четыре дня назад.

Гости разъезжались поздно, и Криницкий, которому до дому добираться было далеко, попросил у хозяина разрешения остаться на ночь в его гостеприимной обители. Асорин не отказал.

Часы вот-вот должны были пробить полночь, когда Иван Степанович, проводивший остаток вечера в компании Криницкого, засобирался на боковую. Молодой человек тут же поддержал это начинание и двинулся вслед за хозяином в отведенную ему комнату. В скудно освещенном коридоре их едва не сбил с ног один из мужиков Асорина, который летел как ошпаренный. Увидев хозяина и его гостя, он затараторил:

— Иван Степаныч, там… доктор прибежал, страшный, белый как полотно… трясется весь, в одной рубахе… Иван Степаныч, он вас просит… Вас видеть желает…

Асорин сдвинул брови и, наклонив голову, посмотрел на мужика.

— Что стряслось?

Не обращая более внимания ни на тяжело дышащего своего работника, ни на следовавшего по пятам Криницкого, Иван Степанович широкими шагами двинулся вперед по коридору. Выйдя во двор, он увидел Топильцына: тот затравленно оглядывался, будто силясь что-то увидеть в густой темноте.

— Батюшки! — по-стариковски воскликнул Асорин, спускаясь по ступеням. Топильцын обернулся на его голос и тут же поспешил навстречу.

— Иван Степанович, Иван Степанович! — только и молвил доктор.

— Ну-ка, голубчик, проходи! — Асорин особо не церемонился, чуть ли не силой втолкнув нежданного гостя в дом. Перед тем как переступить порог, доктор вновь оглянулся через плечо.

Проводив Топильцына в комнату, где еще совсем недавно беззаботно беседовали Асорин и Криницкий, Иван Степанович усадил нового гостя в мягкое кресло. Он распорядился принести стопочку и дал доктору выпить.

— Батюшки, да на себя ж не похож, — бормотал хозяин, ухаживая за Топильцыным. — Да откуда ж ты такой явился?

Доктор был облачен в длинную рубаху, снизу испачканную и порванную, с босыми ногами, вымазанными в грязи. Вид он имел отстраненный и, казалось, даже не понимал, где находится и кто его окружает. Широко раскрытые его глаза горели каким-то болезненным огнем; он дышал глубоко, но порывисто. Руки и ноги мелко дрожали.

— Да на вас лица нет! — воскликнул Асорин, не задумываясь перепрыгивая с «ты» на «вы». Он поднес Топильцыну еще стопку и, когда тот выпил, спросил: — Давай рассказывай, что стряслось. Вижу, беда приключилась. — И, обернувшись к стоявшему неподалеку Криницкому: — Вчера совсем другой человек был…

Доктор поднял глаза на Ивана Степановича, затем перевел взгляд на его гостя.

— Сбежал он, — тихо произнес Топильцын, опуская голову. Затем, после продолжительной паузы: — Страшно мне, Иван Степанович… Ох жутко…

— Так-так-так… — Асорин посмотрел на сидящего перед ним Топильцына: доселе белое как мел лицо начало приобретать естественный оттенок. — Ну, давайте с самого начала, доктор.

И врач, глубоко вздохнув, повел свой рассказ.

Топильцын долгое время изучал… боль.

Эта идея захватила его в годы учебы и с тех пор уже никогда не покидала его разума. Поначалу Топильцын пробовал ставить опыты на себе, но довольно быстро понял, что не может терпеть боль. Перед доктором стояла дилемма: либо мучиться от невозможности проводить свои исследования, либо самому терзаться болью. Принять второй вариант он не отваживался. Ему приходило на мысль использовать в опытах других живых существ, но решиться на этот шаг до поры до времени он не мог.

Долгое время Топильцын никому не рассказывал о своих исследованиях, но когда в течение пары месяцев вовсе не занимался ими, все же поведал обо всем своему приятелю Белецкому. Тот, недолго думая, нашел для опытов несколько кошек и собак и, несмотря на все возражения товарища, с увлечением стал ставить на них опыты. Глядя на работу Белецкого, сам Топильцын скоро присоединился к нему. Поначалу крики животных не давали ему покоя, но постепенно он привык. Так продолжалось довольно долго, и тетради обоих исследователей быстро заполнялись. Объекты опытов подыскивал исключительно Белецкий, он же избавлялся от «отработанного материала», как он это называл. Исследования производились под покровом ночи в одном сарае, где их вряд ли кто мог обнаружить. Белецкий был вынужден приплачивать кому-то за молчание, но зато за все время опытов молодых ученых ни разу не побеспокоили.

Со временем Топильцын стал понимать, насколько разнятся его цели с целями приятеля. Белецкий вошел во вкус и, заполняя свою тетрадь исключительно по привычке, стал причинять боль ради нее самой. С тем же успехом он мог забросить так называемые «исследования» и просто отлавливать бродячих животных, чтобы поиздеваться над ними — ничего бы не изменилось. Учеба подходила к концу, и Топильцын надеялся по ее окончании расстаться со своим товарищем по опытам, предпочитая не иметь никакого касательства к такому человеку. Ведь его-то научный интерес не пропал — он все также усердно все фиксировал в своей тетради, пересматривал записи, сопоставлял, анализировал… Топильцын отдалялся от Белецкого, а тот и не замечал этого. У него были какие-то свои мысли, и зачастую он уже не мог удовлетвориться очередным опытом. Растерзав тело безвестной собаки или кошки, он, тяжело дыша после больших физических нагрузок, подходил к побледневшему Топильцыну и говорил: «Этого уже недостаточно. Нет, нет, решительно мало». Что имел в виду Белецкий, выяснилось скоро.

Придя однажды в сарай для опытов, Топильцын обомлел: спиной к нему стоял его напарник и отирал руки о штаны, где оставались красные разводы. Перед исследователем боли с крюка, вбитого в потолок, свисало окровавленное человеческое тело, которое еще вяло шевелилось и еле слышно мычало.