Джозеф Д’Лейси - DARKER: Рассказы (2011-2015)

Светлана смотрела на киноаппарат, лежащий на коленях мужчины.

— Вот значит, как она выглядит. Странно чувствовать себя…

— Кинооператором, — подсказал Голод. — Учеником кинооператора, если быть точным. Вы уж извините, но сегодня я вам снимать не дам.

— Важный сюжет?

Мужчина кивнул.

— А зачем камере три… глазка?

— Это объективы, каждый для определенного фокусного расстояния. Нужный устанавливается поворотом револьверной головки. Вот так.

— А когда снимаешь, не надо крутить ручку?

— У «Аймо» пружинный привод, это очень удобно. Завода хватает почти на тридцать секунд съемки с постоянной скоростью. Правда, камера сильно шумит, вы в этом убедитесь. Поэтому съемка немая. Но что поделать, всегда есть или-или.

— Вас интересно слушать, — сказала девушка, стараясь не думать, чем закончится сегодняшний день. Вернее, стараясь не надеяться, что он закончится едой. — Расскажите о камере что-нибудь еще.

— Не смею отказать в просьбе. Тем более, учитывая наше вынужденное ожидание и некий ореол тайны… Надеюсь в этих временных неясностях на ваше снисхождение и терпение. Так вот, — Натан провел перчаткой по алюминиевому корпусу, повторяющему очертания лентопротяжного механизма. — Я назвал этот хроникальный киноаппарат «Аймо» лишь в силу привычки, по имени американского прототипа. Но, если быть точным, это камера «КС-4», советский аналог «Аймо», такие начали выпускать в Союзе три года назад.

Натан достал из кармана пальто две кассеты, положил их рядом с камерой.

— «КС-4» работает с тридцати пяти миллиметровой перфорированной пленкой. В каждой кассете по 30 метров — это больше минуты киноматериала. В свое время камера «Аймо» встряхнула кинематограф. Операторы смогли отказаться от штатива и снимать с рук, используя рукоятку. Почти также удобно, как иметь дело с малоформатным фотоаппаратом. Хотите подержать?

Светлана поспешно покачала головой. Она боялась уронить дорогой и наверняка хрупкий аппарат.

Натан понимающе улыбнулся.

— Видоискатель имеет встроенный уровень и раздвигается телескопически, а для фокусировки есть шкалы на оправах объективов.

Мужчина зарядил киноаппарат, засунул оставшуюся кассету обратно в карман пальто и стал ждать. Чего? Светлана хотела спросить, но решилась на вопрос лишь спустя какое-то время.

— Что вы будете снимать?

— Охоту.

По морозно-белому стеклу постучали — три коротких удара.

— Пора. Он вышел, — сказал Натан.

Она не спрашивала, как и договаривались. Спустилась по трамвайной подножке и пошла за человеком с камерой. На другой стороне проспекта параллельным курсом двигался мужчина в безразмерном ватнике. То и дело Голод обменивался с ним какими-то знаками. Потом Светлана стала замечать других… участников охоты.

«За кем они охотятся? Во что ты ввязалась?»

Они прошли площадь и свернули с проспекта. На углу в бахроме льда висел большой репродуктор. Аппарат в руках Натана застрекотал. Светлана задала безмолвный вопрос камере, и та ответила. Объективы смотрели в направлении черной фигуры, бредущей несколькими домами впереди. Голову женщины наполнил гул, равномерный, пульсирующий, как стук метронома между радиосообщениями о начале и конце обстрелов.

Стемнело, как всегда, рано. Они пропустили объявление тревоги. Мимо проехало два загруженных трупами «Захара». Светлана тронула покрытую фосфором брошку, что дал ей в трамвае Натан.

По небу шарили лучи прожекторов, хлопки зениток словно раскачивали дома из стороны в сторону. По скользким крышам двигались испуганные дети, Светлана не видела их, зато живо представляла, как они хватают длинными щипцами немецкую «зажигалку», брызжущую термитной слюной, чтобы сунуть бомбу в ящик с песком или скинуть вниз.

Человек заметил преследователей. Это нисколько не смутило Натана. Наоборот.

— Теперь он знает. Теперь чувствует. Он начал охоту за самим собой.

В сумерках светились значки на тулупах и телогрейках. Размытых теней стало больше. Когда Голод подносил киноаппарат к лицу, его глаза азартно блестели. Кажется, процесс постепенно захватывал его, будоража и возбуждая.

Эта странная охота была больше похожа на прогулку, иногда перерастающую в медлительное преследование (истощенное тело противилось бегу, грозило судорогой). Память не сохранила ее целиком, только отдельные, разрозненные фрагменты. Светлана отчетливо помнила лишь собственный страх упасть и замерзнуть, но совершенно не запомнила, куда и как долго они шли. Линия фронта приблизилась истеричным гулом и грохотом. Кругом был снег, мелькали трассы снарядов, свистели осколки.

В сумерках по левую руку трещала камера Натана. Они пробирались через развалины обвалившегося до основания дома, от которого осталась лишь одна стена. Светлана кралась за кинооператором вдоль оклеенного обоями кирпичного огрызка, мимо перевернутого стола и разломанного шкафа.

— Фугасными поработали, — сказал Голод, на этот раз справа. Мужчина мерещился тенью.

Светлана безумно хотела вернуться. Назад, в свою стылую квартиру, к буржуйке, которую, возможно, удастся чем-нибудь растопить, чтобы согреть утюг, забранный на ночь в постель, к воспоминаниям о разведенном столярном клее, сваренных кусочках кожи, стакане грецких орехов, которые осенью она выменяла на толкучке на отцовские хромовые сапоги…

Вдалеке кто-то вскрикнул. Небо озарил холодный свет.

Светлана заметила движение среди груд кирпичных обломков, остановилась, присела на корточки. Нужен был повод, чтобы не идти дальше, отдохнуть. На нее смотрел дикий кот. Острая мордочка была едва различима в пестроте заснеженного мусора. Кошек и собак Светлана не видела давно, исчезли даже голуби. Она протянула к костлявому животному руку, толком не осознавая зачем, но тут рядом захрустел снег, ее подхватили подмышки и подняли вверх.

— Идемте, идемте. Уже скоро, — сказал Голод. — Он почти попался.

Передышка не принесла облегчения. Красным дымом исходили заводские трубы, накатывала тошнота, слабость казалась бесконечной. В какой-то момент она оступилась и упала куда-то в ночь, в беспамятство, которое обманчиво вспыхнуло и тут же отступило.

Окоп. Планирующий на лицо снег. Ее голова лежала на острых коленях. Натан что-то говорил, это были его колени, и его слова, но Светлана почти не понимала их: «…жаль, что вовлек вас это… не думал… еще немного… обратно на санках… Светочка, дорогая моя… я обещаю… возьмите…» Она повернула голову, увидела мертвого солдата, лицо — сплошная рана, различим лишь один глаз, снова посмотрела в небо, разлепила потрескавшиеся губы.

Вместе со снегом в рот попала сладость.

— Жженая патока… ешьте…