Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)

Шоферы поднялись, казалось, нехотя, вполголоса поругиваясь. С машины Конька они взяли на плечи по мешку молотых отходов и унесли каждый на свою. В поземке они ходили синими тенями, не торопясь, медленно и вразвалку. Ясно: стоять нам тут придется долго.

– Не потеть! Не потеть! – прикрикнул Сова. – Запотеешь – загибнешь.

Сова был неприступен: он не желал слушать ни Фомушкина, ни Чумака. Наконец Валерий Гаврилович не выдержал и, чуть-чуть повысив голос, твердо сказал:

– Я председатель Камышевецкого райисполкома. Будем разговаривать или нет?

– Да по мне хоть облисполком, – ответил спокойно и невозмутимо Сова. – Вам ехать – и езжайте.

– Дай четырех ребят с лопатами. Обкопаем вашу головную сбоку, а ты протронь колонну.

Сова ничего не ответил. Он наблюдал, как разгружают автомашину.

– Ну так как же? – наседал Фомушкин.

– Никак. Ребят не дам… Строну колонну вперед – и поедете своей дорогой. Вам тридцать километров до города осталось, а мне больше сотни.

Делать нечего: мы ушли к своему «козлу». Нас встретил Митяй возгласом:

– Захрясли насовсем! Позади нас еще четыре грузовика.

Положение становилось критическим: две встречные колонны должны разъехаться в туннеле. Потом появился, как свалился с неба, в самом хвосте, тоже позади нас, еще «козел» (из него никто не вышел и не поинтересовался происходящим). Четверо же шоферов пришли к нам. А узнав, в чем дело, потопали к Сове. Там поднялся невообразимый шум и гвалт. Громче всех кричал Сова:

– А ну пошли к такой матери! Зарывайтесь в стенку – пропускай колонну!

– Да ты знаешь, сколько мы будем копать? Вместе давайте, чудо-кит, чертова бляха!

Потом все утихло. Те четверо наших попутчиков вернулись, разводя руками. Они теперь наши союзники. Один из них сказал:

– Знает ведь, что волей-неволей нам копать, а не поймет: если каждый сам по себе, то мы тут и в ночь присохнем. Кричит: «Пропускай колонну!» Это ли тебе не дурак?

– Подождите, ребята, не кипятитесь, – успокаивал их Петр Михайлович. – Может быть, он и не дурак. Видишь, разгружают машину? Управится с одним делом, а там уж… будем смотреть. Кажется, он совсем даже не дурак…

– А что ж: стоять будем? Ждать? – спросил у него Фомушкин, видимо стараясь понять Петра Михайловича.

Тот уточнил:

– Не стоит вмешиваться, Валерий, там, где люди лучше нас знают, что делать. Не может он из-за упрямства замерзнуть. Значит, у него есть какой-то план. С нами же просто не желает разговаривать… почему-то… Видать, твердый орешек… на него и камушек надо прочный.

Шофер-союзник внимательно слушал это, стоя рядом с нами. Митяй спросил у него:

– Вы откуда, братва?

– Из Непаловки.

– Чего тащите?

– Мокрую кукурузу, на областной элеватор. Сушить негде – пропадает.

– Дак это ж от Корневцов сорок километров! – воскликнул наш доцент.

– Ну а что? – недоумевал союзник.

– Как «что»? Как «что»? – загорячился Иван Васильевич. – Вы кукурузу в область, а они – отходы из области. А живете рядом.

– Постой-ка, – остановил его тот союзник (другие пошли к своим автомобилям). – Постой-ка! – Он подошел к Ивану Васильевичу, высокий, сухолицый, в дубленом полушубке, ростом под стать доценту. – Ты-то сам кто?

– Я?.. Я доцент.

– Какой ты несмышленый, доцент. По-научному – наивный. Сразу видно – городской.

– Нет. Я родился и вырос в деревне! Это – дико! – уже кричал Иван Васильевич.

– Мало что! Не хотела ворона сыр ронять, да каркать надо. Писателя Крылова читал? То-то вот и оно. По мне так: есть путевой лист – а остальное меня не касается. Скажут: свали кукурузу в яр – свалю, только документ дай, чтоб все законно.

– А совесть?! – почти выкрикнул Фомушкин так, что у меня пробежали по спине мурашки.

– Совесть, совесть… – растерялся шофер. И вдруг вспыхнул: – А это тебе совесть: борт о борт навстречу везем на копейку, а тратим тыщи? Это тебе совесть? Да? Ты вот, видно, начальник. Молодой ты начальник, по-научному – наивный. Чего молчишь?! – крикнул он. – Где твоя совесть? А я тоже человек, я тоже есть хочу.

Машина – мой хлеб. Дай путевой лист – кукурузу в пруд свалю, а ты запишешь: рыбам на откорм. Совесть! Много вас, учить-то… Совесть!.. Думаешь, не тяжко? Туда же: совесть!

Возражений он выслушивать не пожелал: повернулся и ушел.

– Этого голыми ладошками не сцапаешь, – сказал Митяй Фомушкину, указывая в спину союзника, и крикнул: – Эй ты! Елкина мать – воронья совесть! (Тот обернулся.) Ехать-то надо или не надо? Вернись-ка, устроим потолкуй.

Длинный пришагал-таки обратно:

– Ну?

– Вот тебе и ну. Что ж вы: пошли, побрехали вороны с какой-то совой и – в кабину? Как тебя зовут?

– Егор.

– «По-научному, ты наивный», Егор… Как по отцу?

– Ефремыч.

– Значит, Егор Ефремыч. Это хорошо, что ты Егор Ефремыч. Ехать надо?

– Надо.

– Что думаешь делать?

– Копать буду.

– Сколько дней?.. Ну копай один. Документ подпишу: копал. Машину-то они разгрузили?

– Кончают.

– Что ж вы сказали этой Сове?

– А что ему скажешь? И слушать не хочет.

– Ты бы ему сказал: вас десять гавриков, а нас четыре, «козлы» не в счет. Нам, мол, не к cпeху – замерзайте или копайте сами на десять машин. Не сказал так?

– И ты учить? Что-то, я посмотрю, как ни легковая, так учителей полна, как бочка с огурцами.

– Да не учу я тебя, «по-научному, наивный». Ведь если их десять да вас четверо – четырнадцать сидорков! – возьметесь, то надо зарыть в стену-то только ваши четыре машины! Понял? Через час и поедем.

– Оно так. Слов нет. Приблизительно я и говорил ему почти то же самое. Но он уперся: «Пропускай колонну!» – и конец. Я таких знаю… Пойду копать.

– Ну иди. Иди, наивный Егор Ефремыч. Нет, постой! – Митяй изменил тон и заговорил так, что было понятно – возражений не требуется: – Слушай, Егор Ефремыч. Выбирайте там место, где поменьше стенка. Туда сдайте свои машины. Понял? И начинайте помаленьку зарываться шириной в подмашины. Ну, понимаешь? Чтобы около каждого был проезд. Делай. От вашей колонны ты уполномоченный.

– А вы все?

– Мы? Придем помогать. Все придем. Только командуй. Будешь командовать – придем, не будешь – не придем.

Егор Ефремович затопал дальше, даже заспешил.

– С чем мы придем к нему? С одной лопатой пятеро? – спросил доцент из «козла».

Они с Петром Михайловичем уже сидели в автомобиле, постукивая ногами: одеты были легче нас и, видно, успели продрогнуть Валерий Гаврилович спросил у Митяя:

– Дмитрий Данилыч! В самом деле, как же быть? Надо торопиться, а с этим Совкиным… Черт знает, что он за человек. Тут, в снегу, он царь и бог.

– Ладно… пойду и я, – загадочно проговорил Митяй. – Узнаем хоть, что он за птица.

Фомушкин не возражал. Мы втроем отправились, как мне показалось, на поклон.