Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)

Поднялся ветерок. Потянула легкая поземка. Камыши сухо зашелестели.

Мы расстались со словами «до послезавтра».

…В ночь ветер усилился. Дома, лежа на кровати, я слушал его довольно сердитую, скучную, однообразную и, казалось, бесконечную песню.

В трубе позвякивала вьюшка.

Ветер и ветер. Бесконечный ветер шарит по моему окну. Я прислушиваюсь к его нудному однообразию. Может быть, потому и мысли так отрывочны… Надо постараться не думать… Мне кажется, что уже не думаю… Но вновь я ткнулся, как слепой котенок в горячий чугунок: «Он ни во что и ни в кого уже не верит..» Мне стало больно.

Я не мог отбросить мысли куда-нибудь в дальний уголок.

Встал. Записал в тетрадку весь день зимней охоты с утра и до этой минуты.

А ветер уже настойчиво царапался в стекло.

Будет метель. Она уже начинается.

Декабрь снежный да холодный – год хлебородный.

Дуй, ветер! Больше снега – больше хлеба.

К утру нанесло сугробы.

Два снегоочистителя прошли на тракт, разваливая снег на обе стороны. Теперь от проезжающих машин виден только кузов.

К концу дня трактор поехал выручать автобус с передовиками сельского хозяйства, застрявший где-то на пути в область.

Но Валерий Гаврилович, когда я зашел к нему в кабинет, подтвердил:

– Едем обязательно. Собирайтесь к семи утра.

– Не застрянем?

– Не думаю. Ветер притих. Снегоочистители прошли дважды. А потом ведь – «козел»! Это тоже понимать надо.

В общем, он был в самом лучшем настроении. У него, впрочем, всегда хорошее настроение.

– Как ноги? После вчерашнего? – спросил он.

– Ноют. Но ведь я-то хоть зайчишку ухлопал.

– Я тоже убил: «Зайца и лису и ноги на весу». Потом он говорил мне, что думает сменить ружье.

– Плохой бой? – недоумевал я.

– Хорошо бьет: с полки упало – семь горшков разбило. Приклад не по мне: бью по жене, а промахиваюсь. Если без шуток: низит оно у меня. С собой завтра прихвачу, сдам в комиссионный, а себе возьму штучную «ижевку». Хорошие ружья – никаких заграничных не надо.

…А утром следующего дня мы уже ехали в область. Пока выбирались из камышей, было тихо и дорога была чистой. Петр Михайлович сказал Митяю: —А ты, Дмитрий Данилыч, сомневался. Видишь, дорога-то!

– Я что? Я хоть к черту на рога поеду, – спокойно ответил Митяй. – Только вот шофера говорят, под Боськином нанесло, а снегопахи отвалили две стены. Получился туннель выше грузовика. И узко – не разъехаться.

Мы выбрались в чистое поле. Здесь ветерок оказался порядочный. Тянула змейками поземка и курилась дымком над сугробами-стенками с обеих сторон дороги. То и дело начали попадаться переносы. Митяй в таких случаях сдавал автомобиль назад и с разгону пробивал сугробчик. Получалось у него ловко.

Километр за километром ехать становилось труднее. Поземка зализывала след «козла» тотчас же, заклеивала, как пластырем, затирала, заметала и разравнивала.

Снег течет и течет. И дымит. Течет и дымит.

Митяя вижу в спину: он будто прирос к баранке, волосы у него мокрые, шапка на затылке. Давно уже едем, часа полтора-два, а от него мы не слышали ничего, кроме того, что он сказал о «туннеле».

Встретился грузовик – нос к носу. Шоферы вышли друг другу навстречу. Поздоровались за руку.

– Далеко? – спросил Шмель.

– В Корневцы, – ответил встречный.

Они стояли по колено в поземке, как люди без ног.

– Как там дальше? – спросил опять Шмель.

– Табак. На «козлике»-то проскочишь, но… с парком. А ты куда?

– В область.

– Начальников везешь?

– Начальников.

– Ну, вези, – будто разрешил встречный – Из Камышевца?

– Оттуда. А у тебя чего в кузове?

– Отходы. Свиньям.

– Это за сто пятьдесят километров?! – громко ужаснулся Шмель.

– И-и, не говори!.. За морем телушка – полушка, на рупь перевозу. Зерно вывезли, а за отходами. А ну их!. Как будем разъезжаться? Кому ближе назад сдавать?

– Должно быть, мне, – оглянувшись, сказал Шмель.

– Давай. Крути «козлу» хвост.

– Ну, ты! – шутейно отозвался Митяй – Ты лучше своей корове хвост подмажь – мухи докучать не будут.

Так шоферы, встретившись, за одну-две минуты узнают: куда, зачем, откуда, что и кого, да еще успеют обменяться шутками.

Митяй начинал жить по-человечески.

Он сдал «козла» назад, выбрал обочину с наименьшим отвалом снега и с разгону воткнулся в него передком. Встречный тихо, борт в борт прополз мимо нас. В десяти метрах позади он остановился. Наш автомобиль забуксовал – назад никак. Встречный подцепил его тросом и вытащил на дорогу. Было понятно, что оба шофера поездили свое в снегах.

– Ну, бывай! – сказал встречный.

– Добрый путь! – ответил Митяй.

Посмотрев назад, я увидел, как поземка принялась облизывать грузовик, и он, сразу посеревший, будто уплывал от нас, задернутый мутной живой пленкой.

Снег течет и течет. И дымит.

– Как это получается? – спросил Иван Васильевич у всех сразу. – Отвезти зерно, а за отходами – зимой, в такой холод, в такую дорогу? Ведь это же страшно дорого!

– Вот и получается, – заговорил Петр Михайлович. – В Корневецком районе выполнили полтора плана закупок, а скот «на бобах» остался. Падеж… Вот и возят. Весь автотранспорт гоняют. Люди мерзнут. Центнер отходов выходит им вдвое дороже центнера отборной пшеницы.

– Безобразие! – воскликнул доцент. – Чего же вы молчите? Вы, власть? – набросился он на Фомушкина и Чумака.

– А откуда вы знаете, что молчим? – отпарировал Фомушкин.

Доцент осекся: может, они и правда не молчат – почем знать, но все-таки задал вопрос:

– В самом деле, я серьезно: говорили вы лично где-нибудь об этом? Скажем, в областных верхах?

– Я тоже серьезно: говорили. Писали, – ответил за Фомушкина Чумак. – Мы-то выкладку дали в область точную. Потом ругались, спорили. А что сделаешь!.. В Корневцах заготовили кормов мало. Наш район им теперь пятьсот тонн сена взаймы дал – тоже зимой возят, мучают людей, рвут тракторы и автомобили.

– Дикость! – заключил Иван Васильевич. – Так почему же в Корневцах молчали раньше?

– Вот послали теперь в район «выправлять положение». Переметова направили… для пробы: вытянет – так, не вытянет – спета его песенка.

Митяй оглянулся на Чумака, внимательно посмотрел, но не произнес ни слова.

– Почему они молчали? – переспросил Фомушкин. – Скажу почему. Очень уж мне это самое в душу запало – все помню. Когда я был еще комсомольцем, один товарищ мне однажды сказал в своем кабинете так: «Ты, Фомушкин, много лишнего говоришь. Горяч, молод. Человек чаще страдает оттого, что „лишки“ высказывает, но он никогда не жалеет и не страдает оттого, что молчит. Запомни на всю жизнь, чтобы тебе шею не сломали. Подумай». Вот они и молчали.

– К слову сказать, Валерий, с твоим характером тебе в свое время шею скрутили бы как пить дать, – сказал будто между прочим Петр Михайлович.