Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)

– Вы ж, – говорю, – не понимаете агротехники! Нельзя так!

Прохор Палыч отвернулся, не желая продолжать разговор, и куда-то в сторону буркнул:

– Столько, сколько ты знаешь, я давно забыл больше.

Что должен делать после этого агроном? Конечно, ехать в район.

Запрягли Ерша в линейку, приезжаю к Недошлепкину. Так, мол, и так, говорю, ничего не понимает, оскорбляет непотребными словами… Угробим осенний сев.

– А вы добейтесь своего, – отвечает Недошлепкин, – и закультивируйте, если действительно надо! Если же можно обождать дня два-три, то уступите по-человечески! У Самоварова мало опыта в руководстве колхозом, ему надо помогать. Правда, прямота у него в характере есть, за словом в карман не полезет. Постарайтесь помириться с ним, он человек сходчивый и самокритичный.

– Так он же меня слушать не хочет!

– Постарайтесь сделать так, будто между вами ничего не было: общее колхозное дело дороже личных отношений. Мы, безусловно, должны забывать все личное.

Ехал я обратно тихонько, шажком и пробовал пробрать себя самокритикой до корней, но, как ни бился, даже Ерша останавливал несколько раз, ничего не получилось. Наверно, все-таки не освоил самокритику на всю глубину. Тут бы и надо мне Недошлепкину сказать: «Признаю ошибку!», потом приехать в колхоз и – к Прохору Палычу: «Признаю», и руку ему подать: «На! Держи! Навечно! Пошли мировую выпьем по двести!» А вот не умею. Но зря! Именно тогда бы меня подняли на щит и говорили бы: «С таким работать можно – сходчивый и самокритичный агрономишка».

Пар все-таки закультивировали: воровским путем, ночами.

А еще раньше, весной, получилось даже чище. Приезжаю в бригаду, а там сеют кормовую свеклу. Не там сеют, где намечено производственным планом, – не по глубокой зяби, а по весновспашке.

– Кто позволил? – спрашиваю я.

– Председатель приказал, – отвечает бригадир Пшеничкин. – Целый час спорил с ним. Тьфу!

Смотрим, Прохор Палыч мчится к нам: жеребец – в лентах, тарантас – в ветках. Подъезжает и сразу грозно:

– Почему простой механизма допущен?

– Я запретил, – говорю.

– Тебя убеждать надо или не надо?

– Говорите!

– Как ты думаешь, – снисходительным тоном начал он, – ходить женщинам полоть – лучше за три километра от села или за полкилометра? Тут, – потопал он ногой по земле, – тут – полкилометра, а зябь – за три километра. В организации труда ты что-нибудь смыслишь или нет?

Я стараюсь объяснить ему поспокойней:

– По весновспашке свеклы не будет. Не бывает никогда хорошей свеклы по весновспашке нигде, а у нас, в засушливом районе, никакой свеклы на этом месте не будет. Не взойдет она, и полоть-то нечего будет.

Пробовал растолковать, как устроено семя свеклы, говорил, что всходы ее очень слабые, рассказал, сколько воды требуется для семени свеклы, но Прохор Палыч до конца не дослушал, подошел к трактористу и сказал:

– Я думаю, сеять будешь.

– Нет, – вмешался я, – сейчас надо ехать на зябь и посеять там.

– Ка-ак? – вскричал Прохор Палыч. – Подменять руководство? Кто позволит? Приказываю!.. А из тебя, – обратился он к трактористу, – щепки сделаю! А тебя, – повернулся он к бригадиру, – как бог черепаху! А… – и он круто повернулся ко мне.

– Меня, – говорю, – ни боже мой! Я химик!

– Хуже! – воскликнул он, ударив себя обеими руками по галифе. – Астроном! Мошенник!

Так я понял, что астрономы гораздо хуже химиков.

И зачем, собственно, я все это записываю? По плану обещал описать, как Прохор Палыч руководил колхозом, и пишу черт знает что! Хотя нет: постепенное сближение и содружество Прохора Палыча с агрономией тоже заслуживает внимания. В общем и агроном с бригадирами к нему приспособились: они просто обманывали его для пользы дела. Меня спросят: «А свекла как же? Где посеяли?» Отвечаю: по зяби посеяли. И очень просто. Подхожу я к нему и говорю:

– Характер у вас сильный… Сказал – крышка!

– Я так: надумал – аминь! – и улыбается. Отошел, значит, нутром.

– Езжай, – говорю я трактористу, а бригадиру подмаргиваю, так как тот всем видом протестует против продолжения сева на этом месте.

Прохор Палыч благополучно отбывает и скрывается из виду, а мы… переезжаем на зябь.

Заметил он это не скоро, через месяц, и сказал:

– Ну и ловкач! Ну и мошенник! За этим смотри да смотри!

Так пришло к Прохору Палычу убеждение, что все агрономы – мошенники, все бригадиры – жулики, а он один-единственный руководит, и ему никто не помогает. Трудно все-таки быть председателем колхоза!

Но все это произошло несколько спустя после начала руководства Самоварова колхозом. Это отступление сделано потому, что вопросы агрономии превыше всего, с них и надо начинать. Дальнейшее описание жизни Прохора Палыча в колхозе пойдет уже по порядку.

Еще в первые дни пребывания на посту председателя Прохор Палыч собрал бригадиров и изрек:

– По вечерам нарядов давать не буду.

– А как же нам быть? – спросили все сразу.

– Утром – наряд, вечерами и ночами – заседания. Что я, Самоваров, не знаю разве, как руководят районные работники? Не первый год! С кого пример брать? С вас, что ли?

Попервоначалу стали возражать, перечить, да еще вздумали доказывать. Потом и бригадиры, конечно, вошли в понятие, а тогда, представьте себе, упирались. Прохор Палыч для доказательства твердости характера даже выражаться стал всякими черными словами – а в заключение обмяк и завершил:

– Соображение-то у вас есть или нет? Как можно с вечера давать наряд? А вдруг да умрет кто за ночь – допустим, тетка какая, – а на нее наряд дали: что это будет? Срыв, полная анархия. Я думаю и полагаю, что наряд давать будем только утром.

Когда же бригадиры разошлись, он говорит мне:

– Вот они, работнички! Видал? С первых шагов на подрыв пошли. Ну, я перестрою – выбью из них дурь. Не первый год на руководящей! С этими, верно, наруководишь. – Он будто задумался, а потом добавил: – Менять надо, всех менять! Вот маленько разберусь и поменяю. А эти, видать, жулики и воры. Видал? Тот, чубатый, все улыбается, а тот, седой, все волком смотрит.

Ну, раз уж сам Прохор Палыч заговорил на первых порах о бригадирах, то и нам следует с ними поближе познакомиться, иначе описание жизни председателя не будет ясным.

Бригадиров в колхозе трое: Пшеничкин Алексей Антонович, Катков Митрофан Андреевич и Платонов Яков Васильевич. Все они очень старательные, хозяйственные, хорошие руководители бригад, почти непьющие, но характеры у них разные. Пшеничкин живет так, будто радуется вечно и полон радужных надежд; Платонов – человек критического ума и иногда говорит: «Надо изживать недостатки, а не только говорить о хорошем»; Катков – это человек быстрый и в работе, и в мыслях: он в уме может моментально такие цифры помножить, что диву даешься!