Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)

Колокол оглушительно прозвонил, кто-то тихонько сказал: «Поехали!», а Прохор Палыч объявил:

– Расширенное заседание совместно с руксоставом колхоза «Новая жизнь» считаю открытым. По первому вопросу ведения слово предоставляется мне лично. Товарищи! Сегодня мы, собравшись здесь, заслушаем весь руксостав, рассмотрим весь колхоз. Вопрос один: укрепление колхоза и путь в передовые. В разных, могущих быть возникнутыми, – разбор заявлений. Порядок докладов продуман: первый – бригадир полеводческой бригады товарищ Платонов.

– Подвезло тебе, Яков Васильевич, – вздохнул Катков, – отчитался – и на сон, под лавку.

Прохор Палыч брякнул колоколом и продолжал перечислять порядок докладов:

– Завкладовой, птичница, телятница, все конюха, затем остальные бригадиры. Слово для доклада даю товарищу Платонову. Вам час дается.

– Не надо мне час.

– А сколько?

– Нисколько.

– Как так?

– Очень просто. Нечего мне говорить – вчера докладывал. Вы должны знать и так, без доклада.

– Я без тебя знаю, что я должен знать. И знаю все. Но порядок такой: в докладе должен сообщить, и внутрь глянуть, и вывернуть все на самокритику. Давай!

– Все у меня благополучно.

– А я говорю, докладывай! Не мне докладывай – народу! Вот они!

И Платонов скрепя сердце, нудно, не похоже на самого себя стал отчитывать, как дьячок. И голос-то у него сделался какой-то унылый, и речь несвязная, а все-таки говорил. Стоит ли перечислять то, о чем он говорил, и так надоело!

Прохор Палыч заставлял говорить одного докладчика за другим и думал: «Я их раскачаю! Заговорят как миленькие, разовьются!»

Катков шепнул Пшеничкину:

– Тебе, Алеша, дать, что ли, поспать сегодня? Твой доклад в самой середине, беда тебе не спавши!

– Дай, пожалуйста, Митрофан Андреевич! Умру без сна – четвертые сутки!

– Часа на два могу, а больше дару вряд ли хватит, Алеша.

– И на том спасибо! Мне больше и не надо. Я, может, до полночи еще прихвачу немного.

И около двенадцати часов ночи, когда Прохор Палыч выкликнул фамилию Пшеничкина, тот безмятежно спал, свернувшись калачиком в углу, а около него сидел и бодрствовал Катков. Когда он услышал слово «Пшеничкин», то встал и сказал:

– Мой доклад, Прохор Палыч, а не Пшеничкина, ошибочка произошла. И к тому же я приготовился. Любил такие передовые выступления Прохор Палыч и поэтому сказал:

– А может, и ошибка, тут голова кругом пойдет. Давай!

И Митрофан Андреевич принялся «давать». Он рассказал о плане Волго-Дона, остановился на учении Вильямса, загнул о происхождении жизни на земле по двум гипотезам, коснулся трактора и описал все детали его по косточкам: лишь бы Алеша спал подольше. О работе своей бригады он почти ничего не говорил, но все, кто еще не успел заснуть, слушали его с удовольствием, а многие даже проснулись. Алеша спал сном праведника до двух часов ночи. Наконец Катков закруглил:

– И так, на основе мичуринского учения, моя бригада и работает. Все!

– Весь высказался? – спросил Прохор Палыч.

– Могу и еще, но уморился, – ответил докладчик и с сожалением посмотрел на кудри Алеши Пшеничкина, раскинувшиеся по полу.

– Следующий!

Уже перед рассветом, когда загорланили по всему селу третьи петухи, приступили к разбору заявлений. Прохор Палыч обратился к бодрствующим:

– Будите! Начинаем заявления.

– Да какие же заявления? Рассветает!

– Хоть десяток, а разберем. Будите!

Народ зашевелился, закашлял, закурил, раздались сонные, но шутливые голоса:

– Вставай, Архип, петух охрип! Белый свет в окне, туши электричество!

– Аль кочета пропели? Скажи, пожалуйста, как ночь хорошо прошла! Можно привыкнуть спать вверх ногами.

– Завтра работнем, ребятки, спросонья!

– Не завтра, а сегодня.

Рявкнул колокол. Прохор Палыч объявил:

– Первые заявления разберем от Матрены Чуркиной. Просит подводу – отвезти телушку в ветлечебницу. Читай подробно! – обратился он к счетоводу.

– Чего там читать! – сказал спросонья Катков (он тоже чуть-чуть прикорнул перед светом). – Чего читать? Телушка месяц как скончалась.

– Как это так? – спросил председатель, синий от бессонницы.

– Да так – подохла. Покончилась – и все! Не дождалась.

– Как так скончалась? Заявление подала, а померла… То есть того… Зачем тогда и заявление подавать?

– Не Матрена, а телушка, – вмешался Пшеничкин.

Но Прохор Палыч смутно понял, что в результате ночных бдений у него вроде все перепуталось.

– Ясно, телушка, – продолжал он, поправляясь. – Товарищи! Телушка до тех пор телушка, пока она телушка, но как только она перестает быть телушкой – она уже не телушка, а прах, воспоминание. Товарищи! Поскольку телушка покончилась без намерения скоропостижной смертью, предлагаю выразить Матрене Чуркиной соболезнование в письменной форме: так и так – сочувствуем…

Алеша Пшеничкин не выдержал и крикнул:

– К чертям! Матрене телушку надо дать из колхоза: беда постигла, а коровы нет!

– Сочувствую! Поддерживаю, – ответил Прохор Палыч, – но без санкции товарища Недошлепкина не могу.

– Всегда так делали, всю жизнь помогали колхозникам в беде! – горячился Алеша. У него, и правда, почти вся жизнь прошла в колхозе. – Всегда так делали, а при вас – нельзя. Жаловаться будем в райком!

– Жаловаться в райком! – повторил Катков.

– Жаловаться в райком! – поддержал Платонов.

– Жаловаться в райком! – крикнули сразу все, сколько было.

Прохор Палыч громко зазвонил колоколом, восстановил порядок и спокойно сказал:

– Жалуйтесь! Попадет жалоба первым делом товарищу Недошлепкину, а я скажу ему: «Вашей санкции на телушку не имел». Все! Этим меня не возьмешь! Давай следующее заявление! Читай! – скомандовал он счетоводу.

Степан Петрович взял заявление из пачки, надел очки на кончик носа и приспособился было читать, но вдруг прыснул со смеху, как мальчишка, и сказал:

– Извиняюсь, нельзя читать! Невозможно, Прохор Палыч. Сначала сами прочитайте! Обязательно! Здесь для вас одного написано…

– Приказываю: читай !

И Прохор Палыч откинулся на спинку кресла, а от досады и на телушку, и на бригадиров, и на всех сидящих здесь решил про себя: «И слушать не буду: пусть сами разбирают! Посмотрим, как без руководства пойдет заседание: раскричатся, да еще и передерутся. Не буду и слушать!» И правда, он сперва не вслушивался, а счетовод – шестнадцать председателей пережил – не стал возражать и читал:

– «Ко всему колхозу!

Мы, Прохор семнадцатый, король жестянщиков, принц телячий, граф курячий, и прочая, и прочая, и прочая, богом данной мне властью растранжирили кладовую и следующем количестве: „ко-ко“ – две тысячи, „бе-бе“ – десять головодней, „хрю-хрю“ – четыре свинорыла. И еще молимся, чтобы без крытого тока хлеб наш насущный погноить! И призываю вас, акурат всех, помогать мне в моих делах на рукработе в руксоставе! Кто перечит – из того дух вон! И тому подобное, подобно, подобно…»