Гавриил Троепольский - Белый Бим Черное ухо (сборник)

А он продолжал:

– Утром настреляем утишек, какую-нибудь там сотенку-другую, и – домой.

Мы прошли мимо острова прямо на Голову, бодрые, окрыленные надеждой, воодушевленные и жизнерадостные, как синицы. Главное – верить в удачу. С этого начинается настоящий охотник.

Однако же… Осторожно выглянув из протоки в Голову, мы увидели… чистую, казалось, мертвую остекленело-синевато-свинцовую воду. Уток не было.

– Тогда тут кто-то есть, – сказал убедительно Захар Макарыч и сразу гаркнул: – Гоп-го!

– Гоп! – откликнулся чей-то голос. Человек встал в лодке на лавочке и крикнул нам: – Заезжайте в гости!

– Эге, – сказал Захар Макарыч, – тут Ванятка.

К моему удивлению, это был действительно Иван Васильевич Кнутиков, сын Василия Кузьмича, доцент сельскохозяйственного института, биолог, а в недалеком прошлом Ванятка Кнут по-уличному. Лет пятнадцать назад уехал Ванятка в институт, а в тридцать пять лет он уже доцент. Не заметил я, как проскочили эти полтора десятка лет, жил скороходом и не обращал внимания – пять лет прошло или десять. А давно ли это было! В тысяча девятьсот тридцать третьем голодном году шести– или семилетний Ванятка набивал живот тыквой и вполне серьезно, по-взрослому, повторял каламбур отца: «Захочешь есть – тыква есть. А хлеб – потом, когда суп с котом». К лебедным пышкам-лепешкам прикладывалась у них особая говорушка:

В семье Кнутиковых унынию не было места даже в самые трудные годы бесплатной работы. Спасала своя усадьба, да корова, да руки всех членов небольшой семьи, взрослых и маленьких, да веселый характер папашки.

Ивана я не видел… Сколько же лет?.. Лет, наверно, десять, что ли, – не припомнишь.

Он вытолкал челнок из скрадка, оказавшись весь на виду, положил вновь весло и сел на лавочку, поджидая нас. Мы подъехали.

Протягивая руку, он заговорил первым:

– Хоть живые души за три дня увидел. Здравствуйте! Покурим ради встречи? – И угостил нас папиросами.

На нем был обыкновенный колхозный ватник не первой свежести (кажется, с плеч Василия Кузьмича), не очень поношенный треух. Лицом похожий на молодого отца, он и фигурой напоминал отдаленно его же: сухой, широкоплечий, высокий. Никакого ученого вида в нем здесь не было ничуть. Только очки в толстой роговой оправе не ложились в тон одежде. А в общем, он улыбался и был явно доволен встречей с нами.

– У-у! Какой моторчик у вас, Захар Макарыч! Сразу видно – специалист… Хорошо тянет?

– Отлично тянет! Всю душу вытянул. Четыре часа тянул, – с досадой ответил Захар Макарыч и сплюнул в сторону.

– Ай, как здорово! И чего это я папашку не уговорил – ехать со мной. Совсем было сдался, а потом на попятную: «Главный вопрос – птицеферма». – Он рассмеялся. – А рад бы он был. Ей-ей! Я и всего-то десять дней как в отпуске, а уже дважды от него слышал: «Вот Захар Макарыч – да! Это работник, это комбайнер… Вот Тихон Иваныч – да! Это агроном по всем статьям». Если бы я знал, что вы тут, на веревке его притащил бы. Маху дал!

– Ну, а насчет утишек какие тут мотки? – осторожно спросил Захар Макарыч, хотя и не скрывая своего разочарования (мотор не тянет, дичи нет, а день на исходе).

– За три дня… четыре штуки.

– Куда же она делась, пес ее возьми? – спросил у самого себя Захар Макарыч, глядя через корму в воду, будто ища там утку. – Шла ведь валом.

– Должно быть, мимо прошла, – попробовал я утешить его. – Время позднее, ноябрь. Надо полагать, прошла вся.

– А бывало и так, – твердо заявил Иван Васильевич. – Сегодня нет, а завтра тьма-тьмущая. – Ему явно хотелось подбодрить чуть-чуть скисшего Захара Макарыча.

– Бывало, бывало, – встрепенувшись, подхватил тот. – Сколько раз так было: нету и нету, а назавтра миллион.

Надежда на удачу у всех закрепилась несмотря ни на что. Надо было готовиться.

Мы с Захаром Макарычем поползли каждый к своему скрадку. Пришлось подбавить камыша для маскировки, нарезав его подальше от места охоты. Потом желтые и тонкие снопики поставить над челноком дополнительно к той привязке, что сделана еще раньше, когда листья были зелены и густы. Теперь получился почти незаметный, в тон окружающему, желтый шалашик на всю длину челнока.

Пока туда-сюда, а солнце покатилось на покой. Слышу: Пушкарь мой запустил уже кряковую. Я тоже расставил в живописном беспорядке свои двенадцать чучел, а ближе к челноку пустил крякуху. В другом конце озера доцент покрикивал манком (видимо, он приехал без чучел и без утки).

Потом мимо меня неожиданно, торопливо упираясь веслом, проплыл Захар Макарыч, заломив треух на затылок.

– Куда? – спрашиваю.

– Ванятке утку подсажу. Я пока с одной буду.

Там, около Ванятки, произошел у них короткий спор: один кричал: «Не надо», а второй: «Нет, надо».

Через несколько минут Пушкарь проскочил обратно в свой скрадок. Теперь подсадные кричали в трех концах озера. Все было в порядке. Но… дикие утки не летели.

Завечерело. Медленные сумерки незаметно надвигались над озером. Крякухи замолчали. Тот берег камыша и лес на острове постепенно таяли, будто удаляясь все дальше и дальше, и наконец слились с небом и водой. Потом там все стало уже темным, без очертаний, без теней и бликов. Взошла звезда. День кончился. Хороший субботний день.

Ночевали мы втроем. В густой камыш воткнули нос к носу челноки, закрепили их веслами и натянули палатки. И вот уже сидим на передних лавочках лицом друг к другу.

Горит подвешенный на камышах фонарик. Зашумел примус с чайником. Вокруг темно, а у нас уютно.

Никому, видимо, не хотелось перебивать шум примуса. Так лучше: все слушали его ровный, бодрый и настойчивый голос. Здесь, в нашем маленьком мире, все стало по-другому, не так, как днем. Свисающая метелка камыша кажется большой и очень важной. Другие метелки там, высоко, в самом небе, и их еле-еле видно. Все близкие к нам предметы приобрели необычные очертания: нос челнока кажется намного больше и представляется площадкой крыльца; камыш – толще, хоть избу руби из него; листья – шире и длиннее; а силуэты моих друзей в отсветах огня чуть-чуть дрожат.

Закипел чайник. Примус замолк. Тогда ворвалась тишина, в которой голос Захара Макарыча послышался как из репродуктора, установленного против сельсовета, – во всю мощь:

– Пожалуйте к столу!

Стол – это нос его лодки, куда он положил еще с борта на борт переносную скамеечку. А мы – с двух сторон: слева – я, справа – Иван Васильевич.

Наелись.

За чаем, как и водится, потянуло всех на разговор. Охотники же!

– А правда, что ты написал книгу про грибы? – начал Захар Макарыч.

– Правда.

– Во-от… Значит, написал книгу! – Эти слова он произнес с оттенком гордости, так, будто был соавтором. – Про грибы?