Николай Карамзин - Том 1. Письма русского путешественника. Повести

Сад при Цвингере (нем.). – Ред.

Там, где Мейсен орошается волнами Эльбы, – плодородная и во всех отношениях благодаря зеленеющей почве приятная местность (лат.). – Ред.

Его конец – вечер прекрасного дня (франц.). – Ред.

«Векфильдского священника» (англ.). – Ред.

Так студенты называют граждан, и господину Аделунгу угодно почитать это слово за испорченное, вышедшее из латинского слова Balistarii. Сим именем назывались городские солдаты и простые граждане.

«Документы рода человеческого» (нем.). – Ред.

То есть отдохновения. Сим именем называют еще и нынешние греки свои забавные краткие повести.

Моя богиня (нем.). – Ред.

Какую бессмертную

Венчать предпочтительно

Пред всеми богинями

Олимпа надзвездного?

Не спорю с питомцами

Разборчивой мудрости,

Учеными, строгими;

Но свежей гирляндою

Венчаю веселую,

Крылатую, милую,

Всегда разновидную,

Всегда животворную,

Любимицу Зевсову,

Богиню – Фантазию.

(Перевод с немецкого В. А. Жуковского. – Ред.)

Герцогиня веймарская, мать владеющего герцога 88 .

«Опыт новой теории человеческой способности представлений» (нем.). – Ред.

«Монах и монахиня» (нем.). – Ред.

Это слово сделалось ныне обыкновенным: автор употребил его первый.

Они разрушили ратушу; они сожгли документы; они хотели повесить служащих магистрата (франц.) – Ред.

То есть «Доброе имя есть первая драгоценность души нашей 99 . Кто крадет у меня кошелек – крадет безделку; он был мой, теперь стал его и прежде служил тысяче других людей. Но кто похищает у меня доброе имя, тот сам не обогащается, а меня делает беднейшим человеком в свете».

Лаокоон, брат Анхизов, не хотел допустить, чтобы трояне приняли в город деревянную лошадь, в которой скрывались греческие воины; боги, определившие погибель Трои, наказали его за сие сопротивление.

Вы уже во Франции, господа, с чем вас и поздравляю (франц.). – Ред.

Друзья мои! Друзья мои! – Да, мы ваши друзья! (франц.) – Ред.

Пусть ничто но сохранится от меня в мире, лишь бы остаться в памяти моих друзей (франц.). – Ред.

Гольбеин писал левою рукою.

Отец! Мать! Сын мой! Моя дочь! (франц.). – Ред.

Слово в слово с французского, но галлицизмы такого рода простительны.

Ночь представлена была в виде молодой женщины, держащей в своих объятиях двух мальчиков, белого и черного; один спал, а другой казался спящим; один означал сон, а другой – смерть.

Пишут, что он часто лекции свои начинал так: «Знайте, о медики! что колпак мой ученее всех вас и что борода моя опытнее ваших академий! Греки, римляне, французы, италиянцы! я буду вашим царем».

Читатель, может быть, вспомнит о стрелах Аполлоновых, которые кротко умерщвляли смертных. Греки в мифах своих предали нам памятники нежного своего чувства. Что может быть, в самом деле, нежнее сего вымысла, приписывающего разрушение наше действию вечно юного Аполлона, в котором древние воображали себе совершенство красоты и стройности?

То есть немцев. – Штолберг перевел «Илиаду».

Где он теперь провождает тихие дни свои; но может ли единообразная, непрерывная, праздная тишина быть счастием для того, кто привык уже к деятельной жизни государственного человека? Сия жизнь, при всех своих беспокойствах, имеет в себе нечто весьма приятное, и Неккер, при шуме горных ветров, потрясающих уединенное жилище его, томится в унынии. Размышляя о протекших часах, посвященных им благу французов, он внутренно укоряет сей народ неблагодарностию и взывает с царем Леаром: «Blow, winds, rage, blow! I tax not you, you elements, with unkindness; I called not you my children; I never gave you kingdom!» («Шумите, свирепые ветры, шумите! Я не жалуюсь на свирепость вашу, раздраженные стихии! Вы не дети мои; вам не отдавал я царства».) Читая сие место в новой книге его, «Sur l'Administration de M. Nekker, par lui-même» («О правлении г. Неккера, описанном им самим» (франц.). – Ред.), я готов был заплакать. Французы! Вы кричали некогда: «Да здравствует нация, король и Неккер!», а теперь кто из вас думает о Неккере?

Подобно как в лоне гор Апеннинских, под кровом холмов, восходит март, удаленный от глаз человеческих, и бальзамическое свое благоухание разливает в пустыне, так цвела в уединении любезная Лавиния.

Одной из них нет уже на свете! Горы швейцарские! Вы не защитили ее от безвременной, жестокой смерти!

Желание автора исполнилось: некоторые из наших дам полюбили играть в вопросы и ответы.

«Статьи по философии» (нем.). – Ред.

Не смейся над бедностью и над путями ее облегчения (нем.). – Ред.

Лафатер в печатном своем «Физиогномическом сочинении» бережется показывать в лицах те черты, которые означают худое: в сем письменном (которое, по его словам, никогда не должно быть напечатано) говорит он вольнее. – «Памятник для путешественников» есть для меня одно из лучших его творений; он напечатан в «Hand-Bibliothek für Freunde» («Подручной библиотеке для друзей» (нем.). – Ред.).

«Цюрихское озеро» (нем.). – Ред.

То есть до которой достигнуть можно. Я осмелился по аналогии употребить это слово.

Я угадал, – и первая пиеса, напечатанная в сем ежемесячном сочинении, есть ответ на мой вопрос о цели бытия. Берлинским рецензентам показалось забавно: «Die constante, solideste, sutenabelste Existenz» («Постоянное, прочнейшее, терпимое существование» (нем.).-Ред.) – или «Daseyn ist der Zweck dеs Daseyns» («Бытие есть цель бытия» (нем.). – Ред.) и проч. «Господин К*. – говорит рецензент во „Всеобщей немецкой библиотеке“ 118 , – конечно, больше нашего знаком с игрою Лафатеровых мыслей; ему оставляем мы разуметь сие изъяснение цели бытия нашего». – Мне кажется, что мысли Лафатеровы (несмотря на насмешки остроумных берлинцев) и понятны, и справедливы, и даже весьма обыкновенны; здесь можно назвать новыми только одни выражения. Но г. Аделунг, конечно, имеет причину жаловаться, что Лафатер не всегда думает о чистоте немецкого слога.

«Маленькие путешествия» (нем.). – Ред.

«Характеристика немецких поэтов» (нем.). – Ред.