Викентий Вересаев - В тупике. Сестры

– А я для чего же сюда пошла?

В субботу под вечер сидели на скамеечке у ворот три рабочих-вальцовщика, покуривали папиросы «Басма» и беседовали.

Старичок с впалою грудью, с рыжевато-седой бородкой говорил:

– Без нее и аппетиту настоящего нету. А как выпьешь перед обедом лафитничек, – и ешь за обе щеки… А теперь, – что такое, скажите, пожалуйста: за поллитровки два рубля отдай, сдачи получишь две копейки. Это что, – рабочее государство, чтоб с рабочего такие деньги драть? А раньше бутылка стоила всего полтинник. Другой, очень большой и плотный, поддержал:

– И выпить-то негде. Только в сортире и можно. На улице станешь пить – милиционер тебе один рубль штрафу; спорить начнешь – в отделении три заплотишь. Нужно, чтоб в нарпите и водочку продавали, – вот бы тогда было хорошо. Сиди в свое удовольствие.

– Хо-хо! – третий, с подстриженным треугольником волос под носом, расхохотался. – Еще в нарпите тебе водку продавай!.. Нет, как в четырнадцатом году продажу по случаю войны прекратили, с той поры я не пью. И до чего же хорошо!

Большой возразил неохотно:

– Нужно чем-нибудь развлечься. Скучно. Как не выпить.

– Клуб тебе на то есть.

– Ну, клуб! Всегда молодых битком. Да и что там? Кино, театр. Надоело.

– А тебе чего надобно в клубе, что не надоело? Большой замолчал в затруднении. Рыжебородый же старичок твердо ответил:

– Надобно, чтоб бутылка была пятьдесят копеек, чтобы было где с приятелем выпить и закусить. Дома что? Только во вкус придешь – жена за рукав: «Буде!» Какое удовольствие? Пивных, – и тех поблизости нету, – запрещены в рабочих районах. За Сокольничный круг поезжай, чтоб пивнушку найти. Это называется: диктаторство пролетариата! Буржуям: пожалуйте, вот вам пивная! А рабочему: нет, товарищ, твой нос до этого не дорос!..

– Буде тебе! – третий с опаскою оглянулся.

– Что «буде»? Я правильно говорю, я никого не боюсь, самому Калинину это самое скажу. Или вот такой параграф: в субботу и воскресенье спиртные напитки продавать запрещено. Это в кого они наметились, понял ты? В рабочего же человека! Торговец там или интеллигент, – он и в будни может купить. А мы с тобою в будни на какие капиталы купим? Вот зато нам сейчас с тобою выпить захотелось, иди к Богобоязненному, целкаш лишний на бутылочку накинь.

Большой вздохнул.

– А идти не миновать. Выпить охота. Старичок решительно встал.

– И нече время терять. Идем!

Свернули в переулочек. Серые тесовые ворота, старый, но крепкий четырехоконный домик с палисадником. Недалеко от ворот стояли три парня и безразлично смотрели. Были уже сумерки. На дворе постучались в дверь. Открыл высокий старик, иссохший, с иконописным ликом, похожий на Иисуса Христа, по прозвищу Богобоязненный. Впустил в горенку, зажег свет – и тогда стал похож на Григория Распутина [20] Распутин Григорий Ефимович (1872–1916) – фаворит царя Николая II и его жены Александры Федоровны. В качестве «провидца» и «исцелителя» приобрел неограниченное влияние при дворе. Убит в результате заговора в ночь с 17 на 18 декабря 1916 г. князем Ф. Юсуповым при участии великого князя Дмитрия Павловича и монархиста Пуришкевича. . Вышел в другую комнату, долго там что-то передвигал, скрипел и вынес бутылку водки.

Довольные, вышли оба из ворот. Вдруг подошли к ним парни.

– Вы что в доме этом делали? Старик грозно крикнул:

– А вам что?

Молодой парень с кепкой на затылке быстро распахнул у старика полы пальто и выхватил из кармана пиджака бутылку.

– Хха-а! Это что у вас, гражданин?

– А тебе что?! Кто ты таков? Сопляк, пошел прочь, пока тебе соплей не утер!

Парень крикнул высокого роста товарищу, неподвижно смотревшему на то, что делалось:

– Юрка! Обыщи другого гражданина! Может, и у него что под одежей!

Юрка продолжал неподвижно стоять, засунув руки в карманы. Подскочил третий парень и ощупал старикова спутника. Тот пожал плечами и покорно поднял руки, как перед грабителями. У него ничего не нашли.

Оська Головастое, наслаждаясь своею ролью и властью, сказал большому:

– Вы, гражданин, можете идти, а вас (к старику) мы попросим в отделение милиции для составления протокола.

– Да кто вы такие? Уголовный розыск, что ли?

– Легкая кавалерия.

– Ка-ва-ле-ри-я… То-то я смотрю, рожи как будто все свои, рабочие… Тьфу! До чего испоганились людишки!

Оська и Ромка повели старика в милицию. Сзади, понурив голову, брел Юрка.

В отделении милиции дежурный стал составлять протокол.

– У кого вы, гражданин, купили вино? Старик сердито кричал:

– Ни у кого я не покупал! Вчера вечером купил в лавке Центро-спирта! А сейчас с приятелем шли в лес выпивать. Оська торжествующе спросил:

– А зачем к Богобоязненному заходил?

– Не обязан я отвечать, к кому зачем заходил! Я свободный гражданин советского государства! Почетный! Рабочий, пролетарий! Имейте в виду! Куда хочу, туда и отправляюсь!

Несмотря на все расспросы, Богобоязненного старик не выдал. И с омерзением глядел на парней. Послали наряд милиционеров сделать обыск у Богобоязненного. Стали подписывать протокол. Оська сказал:

– Юрка, подпишись!

– Ну тебе!

Юрка махнул рукою и вышел из отделения.

Пропала безутратная веселость Юрки. Ходил он мрачный, рассеянный и, вспоминая, болезненно морщился. На работе не глядел на товарищей. Раз услышал за спиною, когда проходил к своей машине:

– Вон доносчик идет. Иван Иваныча Зяблова арестовывал, в милицию водил.

В курилке, когда он входил, разговоры замолкали.

В обеденном перерыве, когда Юрка в мрачной задумчивости стоял в очереди за супом в столовой нарпита, к нему взволнованно подошел Спирька. Глаза в пушистых ресницах смотрели из-под низкого лба враждебно. Спросил отрывисто:

– Тебя Лелька Ратникова записала в легкую кавалерию?

– Ну да, записала.

– Почему ж меня не записала? Вот стерва. Хуже я тебя, что ли!

– А я знаю? Чего сам не запишешься? Зайди в ячейку.

– Тебя она записала, а я сам пойду записываться! – Потер широкую переносицу. – Какая стерва, а?.. Будешь сегодня на молодежной вечеринке в клубе?

– Нет, не пойду. Невесело что-то мне.

– Лелька будет.

– А мне что!

– Я пойду.

Спирька сказал это с угрозой.

Пришел Спирька на вечеринку. В темно-синей сатиновой рубашке с густо нашитым рядом перламутровых пуговок от ворота почти до пояса. Разговаривал с Лизой Бровкиной и нервно смеялся. Она спросила:

– Что это ты какой веселый?

– Сейчас зуб себе вырвал.

– Шибко болел?

– Стану я больной зуб рвать! Здоровый, конечно. Чтоб золотой вставить.

Увидел в густой толпе Лельку. Сразу стал угрюмый. Угрюмо кивнул ей головой и отвернулся.