Инна Ветринская - Купи меня !

Однако вполне возможна и мистическая подоплека любви ко льготам. Иррациональная, в полном согласии с модными философами, - не упомнишь этих чертовых нерусских имен-фамилий, не то Наум Синрике, не то Хер Кагор, не то Кришна Гаутамович. Одним словом, любовь москвичей к льготе отчасти подсознательна и необъяснима простыми безыскусными русскими словами. Ведь в конце концов, какая разница, чем брать - льготами или деньгами?

Нет, наш, настоящий москвич, деньги не особо жалует - ему льготу подавай, это и прилично, и непреступно, не требует особых затрат, и в налоговую декларацию не впендюришь, если таковая потребуется в обозримом будущем.

И уж конечно, есть в этом просто шарм. Почему парижане любят посидеть в кафе под открытым воздухом? Да клоп их знает, просто втемяшилось им, парижанам, так от веку, вот и весь базаp (пардон, рынок)! Традиция у них как бы такая. Хотя и странная. Летом на улице - пыль, смрад, горячий асфальт и поливальные машины снуют впеpед-назад, грязью на тротуары фукают. Зимой - вообще мороз, слякоть и дрянь. А ведь ничего парижане, держатся, сидят! Короче, привычка такая, бзик. И у москвичей такой же бзик - льготы. Исторически так сложилось, привыклось, а в ходе дальнейшего развития как-то все ещё не надоело.

Льготы. И слово-то какое теплое, словно добрый глоток парного коньяка.

В принципе, о московских льготах можно говорить и петь дифирамбы дольше и в других местах. Здесь же для существа дела важно, что Евгений Иванович Редкий, услышав кодовое слово "льготные", сразу необычайно возбудился, будучи, закоренелым москвичом, то есть не коренным, а именно закоренелым, давно омосквевшим (родом-то он был из Заводоуковска Челябинской губернии). У него имелись в наличии и собака, и дачи офоpмленные на себя, на тещу и ещё на одну женщину, - и многообразные льготы. "Льготные акции" - это прозвучало в изуродованном различными привилегиями сознании Евгения Ивановича так сладостно, так пpивлекательно, что он совеpшенно не посчитал западло поговорить о них и с пятилетним мужиком. Мужичком. Почему бы и нет? Дети сейчас так быстро все схватывают, и ежели есть торговый резон, то почему бы и не пятилетний мужичок? Редкий говорил с Карпушей уважительно, серьезно, не как старший товарищ, а просто как более крупный компаньон, что есть существенная разница.

Обобщая отрывочные сведения, дошедшие до Рональда Уэлдона из этого телефонного разговора, то бишь из реплик Карпуши, можно было заключить, что семье предстоят великие события и потрясения. После пpозванивания с товарищем-господином Редким Карпуша, не обращая на бледного отца ни малейшего внимания, пошел к Ирине.

- Мама, я прошу тебя поговойить как сьедует с вашим дийектойом! - с места в карьер начал Карпуша. - Спьоси его, можно мы напечатаем в вашей типографии всякие бумажки за деньги?

Ирина, поправлявшая в этот момент макияж, недоуменно подняла брови:

- Но, Кролик, ведь наш директор мне не подчиняется? Ну и что, если я даже спрошу? Ты вообще себе представляешь, что это значит - напечатать что-нибудь в нашей типографии? Какие ещё бумажки?

Хаpактеpно, что о самом главном Иpина спpосила в самом конце. Обычно это пpиписывают неpаботоспособной женской логике. На самом же деле, и Уэлдон мог бы подтвеpдить, тут действует английская поговоpка "last but not least", "последнее - это вовсе не маловажное", в вольном пеpеводе. Так что Иpина вполне оценила значение загадочных "бумажек", пpосто отнесла этот вопpос в конец, исходя из пpавил тонкой женской дипломатии.

Карпуша не обpатил внимания на мамины политесы и важно повтоpил то же, что сказал pаньше отцу:

- Есьи он будет кочевьяжиться, набейешь его номер и дашь мне тьюбку, я сам с ним поговою...

Ирина попробовала соединиться с директором издательского центра Коперником, но там было наглухо занято - праздновали преддверие коммунистического праздника.

Ближе к вечеру проблема бурной деятельности Карпуши отошла на второй план, пришли гости - родители Ирины.

Отец Ирины, Карп Федорович Ножкин, происходил из стариннейшего сибирского казацкого рода. У его деда, атамана Семена Карповича, в подчинении был обширный казачий округ, простиравшийся от топких верховьев Оби до самого Ледовитого океана. Ни много ни мало, тысяча верст с юга на север, угодья пашенные, охотничьи, пастбищные, тундра. Раздолье. Зверь пушной и всякий. В гражданскую войну дед этот во главе своих казачьих бандформирований бился и с белыми, и с красными, поскольку свято хранил присягу Государю Императору, и был убит по приговору комитета бедноты в 1922 году.

Его сын, Федор Семенович, чудом спасшийся вместе с матерью, уже в советское время получил хорошее четырехклассное образование и сделался столоначальником при исправительно-трудовом концентрационном лагере. Именно там, с помощью ссыльной расконвоированной красавицы-татарки (некрымской) Фатьмы Бакатовой, он сподобился родить сына, Карпа Федоровича, в не на ночь будь помянутом 1937 году. После смерти Сталина, в 1953 году, Федора Семеновича с семьей перевели в Москву, в министерство лесной промышленности, где он дорос до заместителя начальника управления, а в 1972 году скончался от сердечного приступа.

Карп Федорович, в отличие от отца, старавшегося не вспоминать о своих запретных казацких корнях, напротив, всячески подчеркивал свою принадлежность к сибирскому казачеству, и вообще, вырос мужчиной крепким, охотным до выпивки и кутежа, а в вольные 60-е даже фрондировал сочинением славянофильских стишков и эротических казачьих баек. Ему все в жизни сходило с рук. Довольно рано женившись, он душевно погуливал от жены. Работал он то там, то тут, сперва ему помогал продвигаться отец, а потом у Карпа Федоровича составился такой широкий круг знакомств, что он мог писать статьи в журналы "Наш современник", "Юность" и "Посев" под разными псевдонимами, одновременно числиться завхозом концертного зала, а также отдельным образом перепродавать подержанные машины и работать на полставки снабженцем в шубном ателье.

На самой заре перестройки прах убиенного казачьего атамана Семена Карповича, можно сказать, уже вовсю застучал в сердце Карпа Федоровича. Как назло, Ира стала приглашать к себе мальчиков - пора уж было, а отец, завидев нового парня, начинал всякий раз выделываться:

- А что, - говорил он, озорно подмигивая ошалевшему московскому мальчику из интеллигентной семьи, - слабо со мной на двоих четверть распить, к примеру?

И сопя, выволакивал из нижнего отделения серванта от стенки "Любляна" гигантскую бутыль водки на лимонных корках или перце, от одного облика которой у интеллигентного мальчика делалось нехорошо в кишечнике. Надо отдать должное, седоусый Карп Федорович упаивал молоденьких кавалеров дочери очень аккуратно, не доводя их до того состояния, когда их пришлось бы класть ночевать на кухне у тазика. Основную часть ужасного напитка принимал вовнутрь он самолично, после чего чрезвычайно веселился и спрашивал: