Г Владимов - Три минуты молчания

11

Позвал меня "дед". Он возился под рубкой, доставал из-за лебедки шланги и футшток - готовился к приемке топлива. И сказал мне, не оборачиваясь:

- Сейчас прилив начнется, швартовые не забудь ослабить - порвутся.

- Не забывал до сих пор.

"Дед" повернулся, оглядел меня.

- А мне сказали - новенький на вахте. Давай-ка остаток замерим.

Он вывинтил пробку в танке, я туда вставил футшток, упер его в днище и вынул. "Дед" стоял наклонившись и смотрел.

- Сколько там?

Он даже не различал делений. А я их видел с полного роста, да и не темно еще было. Я встал на корточки и пощупал - где мокро от солярки.

- Тридцать пять вроде...

- Я так и думал. Завинчивай.

- "Дед", а почему ты сам замеряешь? Мотыля мог бы послать.

- А я не сам, - сказал "дед". - Ты вот мне помогаешь. Ничего, я их в море возьму за жабры. Как довезли тебя, в норме?

- Спасибо.

- Мне-то за что? А деньги - ты не тужи об них, деньги наших печалей не стоют. Ну, вперед будь поосторожней.

Я засмеялся. Вот и вся "дедова" нотация. За что я его и любил.

- Зайдешь ко мне? - спросил "дед". - Опохмелиться дам.

-Да я уже вроде...

- Чувствуется. Пахнешь, как балерина.

- Зайду.

На СРТ у троих только отдельные каюты: у кепа, стармеха и радиста. Штурмана - и те втроем живут. Но "маркони" тут же аппаратуру держит, это не каюта, а рабочее место. А фактически - у двоих, одна против другой. "Дед", как говорят, "вторая держава на судне". И к нему в каюту никто не ходит. Даже к капитану ходят - по тем или иным вопросам, а к "деду" один я ходил, и то на меня за это косились. И на него тоже. Но мы на это плевали.

"Дед" к моему приходу разлил коньяк по кружкам и нарезал колбасу на газетке.

- Супруга нам с тобой выставила, - объяснил мне. -Жалела тебя вчера сильно.

- Марь Васильну я, жалко, не повидал. Проводить не придет?

- Она знает, где прощаться. На причале - одно расстройство. Ну, поплыли?

Я сразу согрелся. Только теперь почувствовал, как намерзся с утра на палубе.

- Кой с кем уже познакомился? - спросил "дед".

- Кеп - что-то не очень.

- Ничего. Я с ним плавал. Это у тебя поверхностное впечатление.

- Да Бог с ним, лишь бы ловил хорошо.

- А вообще, народ понравился? Я пожал плечами.

- Не хочется плавать? - спросил "дед". - Тебя только деньги и тянут?

Я не ответил. "Дед" снова налил в кружки и вздохнул.

- Я вот чего решил, Алексеич. Я тебя весь этот рейс на механика буду готовить. Поматросил ты - и довольно. Это для тебя не дело.

Я кивнул. Ладно, пусть он помечтает.

- Ты пойми, Алексеич, правильно. Матрос ты расторопный. Я видел - на палубе ты хорош. Но работу свою не любишь, она тебя не греет. Оттого ты все и качаешься, места себе не находишь. И нельзя ее любить, скоро вас всех одна машина заменит - она и сети будет метать, и рыбу солить.

- Это здорово! Только я ни черта в твоей машине не разберусь.

- У меня разберешься! Да не в том штука, чтоб разобраться. А чтобы любить. Я тебя жить не научу, сам не умею, но дело свое любить - будешь. Дальше-то все само приложится. Ты себя другим человеком почувствуешь. Потому что люди - обманут, а машина - как природа, сколько ты в нее вложишь, столько она тебе и отдаст, ничего не эаначит.

Я улыбнулся "деду". Под полом частило гулким, ровным стуком, кружки на столике ездили от вибрации. Света мы не врубили, и не нужно было, в "дедовой" каюте любую вещь достанешь, не вставая со стула, - но я увидел в полутьме его лицо. Тепло ему тут жилось, наверное, когда она день и ночь стучит под полом.

- Что ты! - сказал "дед", как будто услышал, о чем я думал. - Я как попал в свою карусель, когда народ от всех святынь отдирали с кровью, я только и ожил, когда меня к машине поставили.

- А что она делала, эта машина?

"Дед" пододвинул мне кружку и сказал строго:

- Худого она не делала, Алексеич. Асфальтовую дорогу прокладывала через тайгу.

- Зверушек, наверное, попугали там?

- Каких таких зверушек?

- Да нет, я так.

Просто я вспомнил - мне рассказывал один, как они лес рубили зимой, где-то в Пошехонье, и трелевочными тракторами выгоняли медведей из берлог. Я себе представил этого мишку - как он вылазит из теплой норы, облезлый, худющий, пар от него валит. Одной лапой голову прикрывает от страха, жалуется, плачет, а на трех - улепетывает подальше, искать себе новую берлогу. А лесорубы, здоровые лбы, идут за ним оравой, в руках у них пилы и топоры, и кричат ему: "Вали, вали, Потапыч!.." Хорошо бы узнать, находят себе мишки новую берлогу или нет. Зимой ведь не выроешь...

- Я тебе серьезно, - сказал "дед", - а ты мне про зверушек.

Мне отчего-то жалко стало "деда", так пронзительно жалко. Я и вправду решил к нему пойти на выучку. Может быть, что-нибудь из меня и выйдет.

- "Дед", не обижайся. Я ради тебя чего только не сделаю.

Тут меня позвали с палубы.

- Ступай, - сказал "дед".

Когда я уходил, он, сутулый, сидел в темноте за столиком и смотрел в окно. Потом убрал недопитую бутылку и кружки.

- Куда делся, вахтенный? - старпом стоял в окне рубки. Был он, наверное, из поморов - скуластый, широконосый, с белыми бровками. И очень важничал, переживал свою ответственность. - Я тебя час зову, не откликаешься.

Час - это значит, он два раза позвал. Я не стал спорить. Это самое лучшее.

- Не ходи никуда, сейчас отчаливать будем. Люди все на месте?

- Кто пришел, тот на месте.

- Отвечаешь не по существу вопроса.

А что ему ответишь? Не пошлет же он меня в город, если кто и опоздал. В Тюва-губе догонят.

Еще два человека прыгнули с причала, с чемоданчиками в руках, и тут же скрылись в кубрике. Потом показался третий штурман с белым мешком за спиной. Не с мешком, а с наволочкой. В ней он, наверное, лоции приволок и аптеку, он ведь на СРТ и за доктора. Лекарств у него там до фени, каких хочешь, но на все случаи жизни - зеленка и пирамидон, больше он не знает. Зеленка - если поранишься, а пирамидон - так, от настроения. А больше мы в море ничем не болеем.

За третьим - женщина прибежала, в пальто с лисой и в шляпе. Как раз у трапа они и начали обниматься. Женщина большая, а штурман маленький. Он ее за талию обнимал, а она его - за шею. Едва отпустила живым, набрасывалась, как тигрица. Третий прыгнул на палубу и помахал ей морской отмашкой. Глаза у него блестели растроганно.

- Иди, - сказал ей нежно, - простудишься. Она постояла, как статуя, и пошла.

- Хороша? - спросил у меня третий. - За полторы сойдет, верно?

- За двух.

- Сашкой зовут. Вчера познакомились.

Я кивнул.

- Слыхал новости? Отзовут нас с промысла, рейс не доплаваем. Точно, мне в кадрах верный человек сказал.

- Это почему отзовут?

- А не ловится селедка.

- Неделю назад ловилась.

- Неделю! За неделю, знаешь, что может произойти? Землетрясение! Черт-те чего! Я те говорю - отзовут.

Новости, конечно, самые верные. Одна баба слыхала и кореш подтвердил. Всегда перед отходом ползают какие-то таинственные слухи: отзовут, не доплаваем, вернемся суток на двадцать раньше. Иногда, и правда, отзывают. Но я сколько ни плавал, день в день приходили, на сто шестые сутки.