Г Владимов - Три минуты молчания

- А вот и опять вожачку накопилось. Повираем его, Сеня? Или там:

- Заснул чего-то вожаковый наш, как бы это разбудить, не осерчает?

Я уж помалкивал. Пласты ложились мне под ноги, и я на них поднимался к подволоку. Сначала шапкой коснулся, потом голову пришлось подвернуть. Последняя бухта всего труднее шла, - их все-таки восемь оказалось, а не семь, - я ее чуть не на четвереньках койдал. Потом концевой трос пошел стальной, на нем до черта было калышек*, и надо их было разгонять, и следить еще, чтобы жилка в ладонь не вонзилась. Когда последний шлаг хлестнул в воздухе, я уже не верил, что конец. Подержал его в руке. Нет, ничего уж к нему больше не привязано. Конец.

* Калышка - мелкий виток (обычно на плетеном тросе).

- Все, Сень, вылазь на воздушок.

Дрифтер стоял надо мной, улыбался. Я полез наверх и чуть не свалился обратно в трюм. Дрифтер меня под мышки выволок.

Я пошел на полубак, прислонился там животом к фальшборту, глядел в воду. Теперь-то я понял, почему вожаковые глядели часами в подволок, как скойлают все бухты.

Вода чуть плескалась, и в ней кружились чешуинки. Синее и серебристое это красиво, черт дери. А больше мне ни о чем не думалось.

- Устал? - спросил дрифтер.

Я только вздохнул. Ответить - язык не шевелился.

Чешуинки закружились быстрее, поплыли назад, вода заструилась... Это мы на новый поиск пошли.

Потом я люковину закрывал, завинчивал... Но рано или поздно, а придется к палубным идти, не хочется же "сачка" заработать, да и нечестно.

Вот и дрифтер напомнил:

- Отдышись минуту и давай бичам помогать. Есть еще работа на палубе.

9

Я-то знал, что свайку они мне не забыли. Бондарь по крайней мере. Он только повода ждал высказаться.

- Кому помогать? - я спросил. Хоть у меня еще руки не отошли за что-нибудь взяться.

- А не надо, Сеня, - сказал он мне ласково. Весь раскраснелся от работы. Но больше от злости. - Ты сегодня и так намахался. Свайка - она тяжелая.

- Это смотря в кого кидать.

Он ухмыльнулся в усы, запечатал тремя ударами бочку, откатил.

- В меня бы - ты б уже на дне лежал.

- Не лежал бы. В тебя-то я бы не промахнулся.

Ну вот, обменялись любезностями, больше из бичей никто ничего не добавил. Исчерпали, значит, тему.

Устали они не меньше моего. А вот вымарались побольше. Я-то хоть чистый там бегаю, в трюме, они же - в чешуе по макушку, в слизи, в крови, на сапогах налипло с полпуда.

- Везет тебе, Сеня! - Васька Буров позавидовал. - Благодари судьбу. А холода настанут - тебе еще всех теплей будет.

Я не стал спорить. Хорошо бы, все хоть день в чужой шкуре побыли, никто б никому не завидовал.

Я поглядел - палуба вся в работе. Вертится карусель. Сети уже уложены и придавлены жердиной, последнюю рыбу сгребают, подают сачками на рыбодел*, там ее боцман с рыбмастером, в резиновых перчатках с нарукавниками, мешают с солью, ссыпают себе под живот, в бочки.

* Рыбодел - верстак для разделки или засолки рыбы.

Салаги взялись палубу водой скатить. Один скатывал, другой ему потравливал шланг. Ну, это и один может. Тут же Алика за плечо завернули. Васька Буров завернул - он, как ястреб, сразу видит, кому меньше работы досталось.

Дрифтер с помощником возятся у сетевыборки, что-то она сегодня заедала. А заедает она, потому что на берегу придумана, там не качает, сетку из-под храпцов не рвет.

Они ее разобрали, посмотрели, да и снова начали собирать. Вроде бы все в порядке. Ну, а завтра снова она заест - разберут да посмотрят.

А все остальные - конечно, с бочками. Великое дело - бочки! Их надо выбрать из трюма, вышибить донья, обручи осадить и залить водой, чтоб разбухли к утру. И еще так расставить их, чтобы не мешали ходить и не кренили судно, и чтоб не падали, не катались по всей палубе. Только они все равно и мешают, и кренят, и катаются, потому что палуба маленькая, а бочек до черта, и неизвестно, сколько их назавтра понадобится. Выставляют штук семьдесят, больше все равно не поместится. Если заловится - значит, будем маневрировать: штук десять пустых достанем, на их место штук десять с рыбой, и так до посинения. А в это время, пока мы с ними возимся, судно идет, и бочки вырывает из рук, но кеп и минуты не ждет, он завтрашнюю рыбу ищет.

Так что салаге Алику плохо пришлось, - отрядил его Васька подкатывать ему полные, с рыбой. Сам-то он на лебедке пристроился, там силы никакой, только храпцы надевай на кромки да помахивай варежкой. Самое муторное подкатывать. Надо ее, родную, окантовать в обнимку, вывести из узкости, после уж повалить и катить к трюму. Кое-как салага ее скантовал и повалил, а дальше она у него сама поехала. Но прежде она его сбила с ног. Едва-едва я успел ее перехватить.

- Ты, - спрашиваю, - из цирка? Или так, жить расхотелось?

Он сидел и глаза таращил. Даже испугаться не успел. Не понял, чем бы это кончилось, если б она к нему вернулась с креном. Вскочил и снова за бочку.

- Подожди, - говорю, - посмотри хоть, как это делается.

- Чего ты с ним нянькаешься? - Шурка Чмырев мне заорал. - Синяков понабьет - научится. Мне кто показывал?

- Потому ты дураком и остался. Гляди, - говорю Алику, - я ее одними пальчиками покачу. Видишь - сама идет. Все понял?

Покивал он, потом сам попробовал - опять она у него вырвалась.

- Алик! - ему Димка крикнул. - Не позорь баскетболистов!

- А черта ли толку, - говорю, - что он баскетболист? Тут думать надо. Вот, смотри. Ты на пароходе работаешь, тут все труднее в сто раз. Но можно же эту качку использовать. Ты же не смотришь, катишь ее против крена, это себе дороже. А я подожду, и вот она сама пошла, только поддерживай с боков. А теперь крен на меня, сейчас назад покатится, а я ее - поперек. И никуда она, сволочь, не денется. Вот и весь университет.

Понял как будто. Сам попробовал и получилось. Расцвел от радости.

- Спасибо, - говорит.

- Не за что. Спасибо мне твоего не надо. Мне б как-нибудь тебя живого домой отпустить.

Вместе мы быстренько их скатали, и он до того разошелся - еще чего-то хотел делать на палубе.

- Неужели все? - спрашивает.

Я удивился - одно дело ему показали, а в другом он опять лопух. Видит, что трюм не закрыт лючинами, брезент валяется рядом.

- Так и поплывем, - спрашиваю, - с разинутым трюмом?

Даже уши у него запылали.

Мы положили все лючины*, накрыли брезентом. Тут он сам стал заклинивать.

* Лючины - толстые доски, перекрывающие люк (обычно -трюмный, когда большие размеры не позволяют его накрыть одной крышкой).

- Ты, - спрашиваю, - ручник держал когда-нибудь?

- Что это такое - ручник?

- То, что в руке у тебя.

- А! Молоток?

- Дай сюда. И ступай в кубрик.

Жора-штурман крикнул мне из рубки:

- Гони ты его по шеям, сам сделай. Алик на меня поглядел, и мне нехорошо сделалось. У него чуть не слезы были в глазах. И правда, зачем я его мучил?