Г Владимов - Три минуты молчания

Васька поплевал на руки и сказал:

- Семьдесят качков сделаю и помру. Он и правда стал считать, да сбился. Потом Шурка стал в воду, а я полез на верстак. Целый век мы качали, все паром окутанные, и двигатель нам уши забивал стуком, и дыхание заходилось в груди - такой воздух был в шахте. Странное появилось чувство - будто кто-то другой, не я, качал этой дурацкой помпой - вверх, вниз, вверх, вниз, -только б не упасть с верстака, когда он ходуном ходит под ногами. Все это с кем-то другим происходило, а я со стороны наблюдал, когда же у него все внутри оборвется? Очень близко было к этому...

- Алексеич, - позвал "дед" сверху. - Поди ко мне. По трапу нам смена спускалась - дрифтер с бондарем и Митрохин.

"Дед" меня вытащил за руку и наклонился над шахтой:

- Шепилов! Ты там, что ли, мерцаешь? "Мотыль" Юрочка выплыл из пара, как из облака.

- Давай-ка подкинь оборотиков.

- Сергей Андреич, опять перекалим движок.

- Ничего не поделаешь, - сказал "дед". - Теперь уж давай на износ.

"Дед" пошел наверх, на крыло рубки. Я за ним.

- Зачем звал, "дед"?

- К шотландцу подходим. Стыкнуться надо.

- Это как?

- Вот вместе и подумаем.

Всю дорогу - когда поднимали парус и когда тащили помпу и качали, - все это время я думал: как же мы с ним стыкнемся? На такой волне подойти смерть. Ну, а на что мы еще шли? Вот уж действительно - все мы рехнулись.

Мы вышли на крыло. Иллюминатор в радиорубке светился. Я припал к нему "маркони" сидел за столом, упершись локтями, в ладонях зажал голову с наушниками. Губы у него шевелились, как у припадочного. Кеп расхаживал мимо двери, заложив руки за спину. Вошел, что-то сказал "маркони". Старенький он стал, наш кеп, весь сгорбился. Снял шапку и вытер лысину платком.

- Где ты там? - спросил "дед".

Он полез выше, на ростры. Там ветер с ног валил. И ни зги не видно. "Дед" светил фонарем - на полметра, не больше.

- Что ты ему сказал? - спросил я "деда".

- Кому?

- Кепу. Почему он вдруг повернул?

- Так, ничего особенного. Сказал: с тобой в "Арктике" за столик никто не сядет.

Смешно мне стало - чем можно человека напугать, чтоб он все другие страхи забыл.

- Ты не смейся над ним, - сказал "дед". - Он еще за твои подвиги ответит. Тебя-то легче выручить... Где он тут его держит?

- Чего?

- Да линемет.

"Дед" стоял над боцманским ящиком, светил туда, шарил среди штертов, гачков, талрепов, чекилей.

- Вот он. - Вытащил линемет с самого дна. - Смотри-ка, и пиропатронов комплект. Ну, боцман!

- Леерное сообщение будем налаживать?

- Попробуем. Только гильзы к чертям просырели, мнутся.

- Крышка была открыта?

- Была. Ох, найти бы, кто... Ладно. Все глупостей наделали. А я первый. Ну что - пальнем один, для смеха?

"Дед" заложил патрон, выставил линемет в корму и нажал на спуск. Только курок щелкнул.

- Осрамимся, - сказал "дед". - Осрамимся перед иностранцами.

- Может, подсушим?

- Это надолго. Это - не подмочить; там, поди, и пяти минут хватило.

- Больше. Он, знаешь, сколько стоял открытый? Как шлюпку вываливали.

Я теперь точно знал, кто ящик не закрыл. Димка, кто же еще? Когда сплеснивал фалинь. Ну, черт с ним, все глупостей наделали.

- Придется руками, - сказал "дед".

- А добросим?

- Я - нет. Ты добросишь. Ты молодой, зоркий.

Мы вытащили бухту манильского троса, скойлали ее на две вольными шлагами, к середине я пиратским узлом привязал блок и бросательный конец тоже из манилы, но тоненький, с грузиком.

- Отдохни, - сказал "дед".

Я сел прямо на палубу, спиной к ящику, а грузик держал в руке. Тут я опять вспомнил про свое плечо. На помпе я еще натрудил его, а как же бросать теперь: ведь оно у меня правое. Может, сказать "деду", тут ничего стыдного. И вдруг я услышал шотландца. Мы ему погудели, и вот он откликнулся слабеньким гудком.

"Дед" отвел капюшон, приставил к уху ладонь. Значит, и он слышал, не померещилось мне.

- Ну, здрасьте, - сказал "дед". - Вот и мы.

Загудело откуда-то сбоку. Едва мы не проскочили.

- Парус! - закричал "дед". - Парус зарифили?

С палубы кто-то ответил:

- Убрали уже, сами не глухие.

"Дед" кинулся на верхний мостик, к переговорной трубе:

- Справа по курсу - судно. Питание на прожектора! Он сам взялся за прожектор, направил его, и я увидел -сквозь брызги, сквозь заряд - зыбкую тень на волне.

- Видишь его, Николаич? - спросил "дед".

Пароход весь содрогнулся от реверса. Медленно-медленно мы подваливали к шотландцу.

Теперь уже ясно было видно - он к нам стоял кормой. Ох, если бы стоял! А то ведь взлетал выше нас, к небу, а после проваливался к чертям в преисподнюю.

- Ближе не можешь? - кричал "дед". - Ну-ну, Николаич, и за это спасибо.

Там в корме показались люди - в черных роканах с белой опушкой. Я еще отдыхал пока, с грузиком в руке, прислонясь плечом к ящику. А наши уже там высыпали, сгрудились по правому борту.

- На "Пегги"! - боцмана глас прорезался. - Концы ваши - где? Концами я, что ли, должен запасаться? Салаги, синбабы-мореходы, олухи царя небесного!...

"Дед" перегнулся через поручень:

- Потише, Страшной! Здесь конец. Мы будем подавать.

- Это почему же - мы?

- Потому что они - бедствующее судно.

- А мы не бедствующее? Я-то помолчу. Только почему всегда рус-Ивану должно быть хуже?

- Это много ты хочешь знать, Страшной, - кричал "дед" весело. - Слишком даже!

Корма шотландца еще чуть приблизилась.

- Бросай, Алексеич!

Я пошел с грузиком к поручням. "Дед" мне поднес обе бухты к ногам, и я их пощупал сапогом для верности. "Дед" на меня направил прожектор, чтобы шотландцы меня увидели с бросательным, другим прожектором повел к ним на корму.

- Бросай, не медли!

Там их стояло трое. В середине - чуть повыше. Кто же из них поймает? Бросательный был почти весь у меня в руке, скойлан меленькими шлагами, а обе бухты под сапогом, я их еще раз пощупал. Животом прижался к поручням и кинул.

Бросательный с грузиком мелькнул в луче, как змейка, и упал к ним на поручни. Они засуетились там, захлопали рукавицами. И помешали друг другу же. Или не разглядели как следует конца. Я почувствовал, как он ослаб у меня в руке.

Я вытянул его и снова скойлал себе в левую руку, а грузик взял в правую. Зато уж я точно теперь знал, сколько мне надо длины.

Из рубки уже орать начали:

- Что там с концом?

- Ты не слушай, - сказал мне "дед". - И не торопись.

Может быть, просто рука у меня поехала, из-за проклятого плеча. Он упал у них под самой кормой. Тут и багром не достанешь.

- Торопишься! - сказал "дед".

Я теперь койлал его, сжав зубы, чтобы не дать себе заспешить. И кинул я хорошо. Размахнулся не спеша, а кинул рывком, с подхлестом, чтоб грузик завертелся в воздухе.

Он упал длинному на плечо, я это преотлично видел. А он захлопал себя рукавицами по груди, как будто комаров бил... И пропал из луча. Корма у них взлетела, а мы стали проваливаться, и у меня сердце провалилось, когда почувствовал, как он опять ослаб у меня в руке.