Г Владимов - Три минуты молчания

Потом боцман ушел к брашпилю. Пошел молча, с собой никого не звал. Слышен был всплеск и как зазвякала цепь. В рубке опустили все стекла, кто-то высунулся, смотрел на поселок.

А пароход покачивался еще, по инерции. Сутки простоим - успокоится.

Вот тут я и сплоховал. Никогда этого со мной не случалось, с первого дня, как я пришел на море. Едва я успел дойти и свеситься через планширь. "Дед" подошел ко мне, весь дымящийся, в пару, подержал за плечо. Потом дал платок - вытереть рот - и кинул его в воду.

- Ничего, - сказал "дед". - Все, Алексеич, нормально. Моряк, на стоячей воде травишь.

До чего же мне было плохо. И стыдно же до чего - хотя никто как будто на меня не смотрел.

Стукнула дверь - шотландцы выходили на палубу в черных своих роканах-комбинезонах, по двое, по трое, обнявшись, как братья.

Люди как люди. И я ушел с палубы.

5

Почему-то меня не трогали. Я сквозь сон слышал - кого-то еще вызывали на откачку, кто-то возвращался, хлопал дверью, скидывал сапоги. Потом еще, помню, кричали: "Молодой" пришел!.. Примите кончики..." - и я никак понять не мог, какой там еще молодой... И стук помню машины, только не нашей, и где-то под бортом хлюпало, а потом все стихло, и я провалился в черноту.

А проснулся, когда совсем светло было в кубрике. Ну, совсем-то светло у нас не бывает - иллюминатор в подволоке крохотный, - но все можно было различить. Ребята лежали, все почти в телогрейках, поверх одеял. В Ваньки Ободовой койке спал какой-то шотландец в рокане, лицом вниз, даже капюшон не откинул.

А я отчего проснулся? От холода, наверно. Или оттого, что где-то сопело, хлюпало, и я подумал: снова там нахлебали.

Я вышел - увидел бухту, молочно-голубую, всю залитую солнцем. Редкие-редкие неслись облака по голубому небу. Поселок уже проснулся, чернели человечки на снегу, домишки были уже не серые, а ярко-красные, зеленые, желтенькие, и от причала отходили суденышки.

Вот что, оказывается, сопело - у нашего борта буксир стоял, "Молодой". От одного названия мне весело стало - только поглядеть на эту калошу, на трубу ее высоченную. Трюма у нас были открыты, валялись на палубе вынутые бочки, а с "Молодого" тянулись к нам толстые шланги - в оба трюма и в шахту, через дверь.

В трюме двое мужиков заделывали шов. Один в беседке висел, другой ходил по пайолам. Воды там уже осталось по щиколотку.

Я присел на комингс, закурил.

- Смотри-ка, - этот сказал, в беседке, - один живой обнаружился!

- Живой, - говорю. - Только не вашей милостью. Вы-то чего там в Северном оказались, где никто не тонул?

- Да кто ж вас знал, ребятки, что вы с курса уйдете? Мы-то поспели, а вас и во всем квадрате нету. И связи нету. Мы уж подумали: на дно ушли.

- Поспели вы! На нашу панихиду.

Тот, снизу, с пайол, сказал угрюмо:

- Да мы такие, знаешь, спасатели: как никто не тонет, так мы хороши.

- Ничего, - сказал этот, в беседке, - зато долго жить будете, ребята.

- Да, - говорю. - Это нам не помешает.

Я курил, смотрел на их работу. Они уже закончили опалубку, теперь ляпали в нее цементным раствором.

- Нас, - я спросил, - не позовете помогать?

- Что ты! - сказал этот, в беседке. - Мы вам теперь и пальчиком не дадим пошевелить. Спите, орлы боевые. Что-то я еще у них хотел спросить?

- Куртку я тут потерял. Не находили?

- Которую? - спросил в беседке.

Я вздохнул:

- Да что ж рассказывать, если не нашли. Хорошая была, душу грела.

- Да если б нашли - не заначили, какая б ни была. - Что-то он вспомнил. Лицо сделалось такое мечтательное. - Слышь-ка, тут шотландец один рокан снимал. Такой свитер у него под роканом. Мечта моей жизни. Ты похвали может, подарит.

- Так он же мне подарит, не тебе.

- Все равно приятно. А я с тобой на чего-нибудь обмахнулся бы.

- Да нет уж, просить не буду.

- Зря. Момент упускаешь.

Снизу, угрюмый, спросил:

- Как же ты ее потерял? Шов небось курткой затыкали?

- Да вроде того.

Он покачал головой:

- Это бы вам, ребятки, много курток понадобилось. В трех местах текли. В трюма набирали, в машину и через ахтерпик.

- Это, значит, к механикам в кубрик с кормы текло?

- Ну!

- Скажи пожалуйста! А мы и не знали.

В беседке еще спросил:

- Ну, а этот-то, этот-то, Родионыч - ничо себя вел? Зверствовал небось, когда поволноваться пришлось?

- Ничего. Когда тонули, смирный был.

- Смирный! - сказал угрюмый. - Волки в паводок тоже смирные бывают, зайчиков не трогают. А как ступят на берег, так сразу про свои зубы-то вспоминают.

- Может, и так, - говорю. - Все же он урок получил.

- На таких, знаешь, уроки не действуют.

Я не спорил. Вот уж про кого мне меньше всего хотелось думать, так про этого Родионыча. И отчего-то я все никак не мог согреться. Хотя вроде на солнышке сидел. Ну, да какое уж тут солнышко! Этот, в беседке, и то заметил, что я зубами стучу.

- Ты, парень, прямо как в лихорадке. Ну, натерпелись вы! Сходи на камбуз, там плита топится.

- Кандей неужто встал?

- Ну!

Я уж хотел сходить, но тут к нам катер стал причаливать, с базы. Я от него принял концы.

- Вахтенный! - покричали мне с катера. - Позови-ка там Гракова.

Вот я уже и вахтенным заделался. Но звать не пришлось: Граков мне сам навстречу вышел из "голубятника" - побритый, китель на все пуговки, лицо только чуть помятое с перепоя. За ним вышли кеп, тоже в кителе, и штурмана Жора и третий. Старпом их провожал - в меховой своей безрукавке - до самого трапа.

И еще с ними боцман вышел - хмурый, с пятнышком зеленки на скуле, и чокнутый наш, Митрохин. Оба в пальто, в шапках. Эти-то зачем отчаливали, я так и не понял.

- Как с гостями-то? - старпом спрашивал у Гракова. - С шотландцами.

- Да уж не буди, пока спят. И своим дай выспаться. Вечером их сами на базу свезете. Только чтоб они как-нибудь отдельно, понял? Не нужно, знаешь ли, этого неорганизованного общения.

Третий помахал старпому с катера.

- Ты теперь-то хоть не шляпь, когда на буксире.

- Оправдывай доверие, - крикнул Жора.

Кеп ничего не сказал, только сплюнул в воду.

Катер отчалил. Меня Граков так и не заметил.

Старпом ко мне повернулся сияющий:

- Слышь, вожаковый? Может, все и обойдется. - Зашлепал к себе вприпрыжку.

Отчего же нет? - я подумал. Конечно, обойдется, дураков же мы до отчаянья любим. Такой же ты старпом, как я - заслуженный композитор. Политинформации толкать - это ты научился: чего нам империалисты готовят и их пособники, - а поставь тебя на мостик - то курс через берег проложишь, то назад отработаешь не глядя, то даже шлюпку не различишь, какую прежде вываливать. Еще, глядишь, - в кепы выйдешь. Не дай мне, конечно, Бог с таким кепом плавать. А другие, кто поспособнее, будут под тобою ходить - вон хотя бы Жора или даже третий. Не понять мне этого никогда.

И холодно мне было зверски. Не так, чтобы от воздуха, день-то намечался не морозный, а как-то внутри холодно. Я пошел на камбуз.