Илья Войтовецкий - Светка

В марте 1971-го года я ринулся в последнюю перед отъездом из СССР служебную командировку. Мне казалось очень важным покинуть страну по-доброму: завершить незаконченные работы, подчистить хвосты, подписать протоколы...

Вспоминаю:город Рудный Кустанайской области, Соколовско-Сарбайский горно-обогатительный комбинат. До областного центра добрался самолётом, дальше - автобусом.

Гостиница напротив заводоуправления, через городскую площадь. В номере, на грязном столе с неубранными бутылками, расстелена усеянная мушиными трупами и сухими хлебными крошками местная газета двухдневной давности. Я бегло просмотрел её. Обе внутренние полосы заполнены письмами в адрес редакции: авторы клянутся в любви к советской Родине и ни за что не хотят уезжать на постоянное жительство в капиталистическую ФРГ. Корреспонденции сбиты по одной колодке, отличаются лишь фамилиями, сплошь немецкими. "И у них то же..."

Спустился в ресторан - пообедать. Многолюдно, густо накурено, шумно. Посетители перекрикивают маленький странный оркестрик: аккордеон, скрипка, балалайка и мятые медные тарелки.

В центре зала, вокруг ряда приставленных один к другому столиков, расположилась компания. Речь держит пожилой человек, облачённый в вечерний костюм. Немецкий акцент.

- Уфажаю три человек на целый сфет: Адольф hитлер, Моше Даян и Сергей Есенин. Ja! - Уронив стул, оратор вскорабкался на сцену, качнулся, но не упал, сунул ассигнацию аккордеонисту: - Spiel! - и запел неожиданно высоким чистым голосом:

"Не шалею ни сову, ни клячу.

Всё про тётка спелый я блондин.

Уй вы, Таня, солодом охваченный!

Ja, ни пуду Польше." - Всхлипнул, взвинтил голос до пронзительности и прорыдал:

"Мало дынь!"

"Уедет, - подумал я. - И песню увезёт с собой - вместе с надрывом и с дынями. Всю оставшуюся жизнь будет плакать и повторять: "Уй вы, Таня, солодом охваченный!.."

В Рудном я справился с делами за неделю; дальше мой путь лежал к станции Коршуниха-Ангарская, в город Железногорск-Илимский, на тамошний горно-обогатительный комбинат

Наш реактивный лайнер долетел до Новосибирска; громкоговорители сообщили, что ни Красноярск, ни Иркутск не принимают, да и этот аэропорт уже отказал в вылете - из-за нелётной погоды; поезд довёз меня до Братска, дальше - опять самолётом, маленьким, похожим на этажерку; мы поболтались-поболтались в непроглядной чёрной мути и совершили вынужденную посадку в каком-то очень таёжном, не обозначенном на карте месте.

Аэровокзалом служил сарай с перекошенной дверью. Допотопный автобусик протряс нас по раздолбанной улочке; вдоль неё тянулись кривобокие избёнки; наше транспортное средство дёрнулось, рыкнуло и остановилось у неожиданно строгого трёхэтажного строения, перед ним красовалась ухоженная клумба с цветами. Над входом две вывески:

ОФИЦЕРСКАЯ ГОСТИНИЦА

и

РЕСТОРАН "ЕРМАК"

Пока нас оформляли, я узнал из разговоров, что "за горой", которая на деле была холмом метров в 250-300 высотой, расположены военный городок, аэродром стратегического назначения, ракетная база и то ли лётное, то ли ракетное училище.Станция местного радиовещания и небольшой полулюбительский телецентр виднелись на поросшей редким леском вершине. За следующей "горой" протянулась "зона".

- Да их тута полным-полно! Почитай, за кажной "горой" по "зоне", махнула рукой полногрудая лет пятидесяти горничная, назвавшаяся Валентиной Ерофеевной. - То "база", то "зона", то "зона", то "база" - по всей матушке-Сибири этого добра видимо-невидимо. Посторонним у нас вобше-то разрешается до одиннадцати, - предупредила она без всякого перехода. - У нас тута с распорядком строго. Нашшот бабу привести - ни-ни, сразу участкового и протокол по месту работы. Да и нету их у нас, баб-то, одне курсанты да охвицера - служивые али семейные. Всех холостых девок курсанты поувозили. Только подрастёт, не успеет молоко на губах обсохнуть, сбегает раз-другой на танцы, и уже с пузом. Плохо с бабами у нас тута, глухота.

За окном лил дождь, временами сверкало, погромыхивало.

Валентина Ерофеевна закончила наводить в номере порядок, взбила подушку, налила из крана воды в графин.

- Ись подёшь?

- Не хочется. Помотало нас.

- Тады иди в холл, погляди телевийзер. Всё забава.

Шёл старый фильм про разведчиков. Показывали плохо, с перебоями, с треском. Потом видимость совсем пропала.

Я посидел, бессмысленно глядя на рябое мельтешенье на экране, поднялся, и тогда передо мной всплыло, прорисовалось удивительно ясное изображение лицо дикторши; она чётко произнесла:

- А сейчас, дорогие товарищи телезрители, вы увидите... - и опять беспорядочные всполохи электрических разрядов.

Наваждение: Светка!

Номер телестудии продиктовала мне Валентина Ерофеевна. Я никак не мог запомнить, потом не мог набрать.

- Фу ты, криворукий какой! - Горничная сама набрала для меня номер, поговорила в трубку. - В афире она. Выйдет из афира, позвонит.

Светка позвонила.

- Тебя тута хотит один чернявый. Так себе, ничаво. Вот. - Валентина Ерофеевна передала мне трубку. - Накось, представься.

- Светка, - сказал я. - Светка, айда завтра на речку.

- Ой, - ответила Светка и назвала меня по имени.

.......................................................................

- Всё равно ничего не видно, одни помехи. Атмосфера, - объяснила Светка. - Круглый год у нас атмосфера. Сейчас закрою студию и вызову развозку. Жди, скоро приеду.

Она вошла в комнату - мокрая, перемазанная.

- Машина увязла, пришлось добираться вброд. - Светка стянула обросшие грязью резиновые сапожки, сбросила на пол пальтецо, юбка тоже была мокрая, в глине. - Два раза падала. Видишь? - выставила ладони. - Проверь воду в душе, у нас бывают перебои с горячей водой.

Горячая вода в душе была.

- Помоги мне раздеться, - сказала Светка.

Она совсем не изменилась. Даже не пополнела. Только стала пониже ростом. Или это я вырос.

.......................................................................

До места назначения я добрался через две недели с лишком: всё время лил дождь, стояла нелётная погода. Атмосфера...

Гудела центральная автобусная станция, сновали люди: входили, выходили, стояли, бежали, отставали, догоняли, продавали, покупали - всё это было не для меня, проходило стороной, существовало в ином измерении. Мы вышли из-под арки; я, наконец, опустил багаж, подавил в себе непонятное - волнение ли, потрясение или испуг, обернулся.

- Здравствуй, Светка.

- Разве мы ещё не поздоровались? Ну, здравствуй.

Палило солнце, пылала пустыня, изнывал раскалённый город.

- Поехали, - сказал я. - Здесь недалеко, минут пять.

- К тебе? Нет, я не поеду. Я ведь проездом - в Эйлат, дочь презент сделала, ублажает мать. Любит. - Помолчала. - А потом - на родину, до-дому-до-хаты, пора и честь знать. Каждому в этой жизни своё... Давай посидим где-нибудь в скверике.