Валентин Иванов - Златая цепь времен

Историческому писателю, таким образом, приходится выбирать себе определенную позицию для оценки фактов прошлого.

Один из английских остроумцев, иронизируя над увлечением классикой, заметил, что, если бы группа джентльменов, поклонников античности, сумела бы перенестись неким чудом на Итаку времен Одиссея, то она бы не нашла там ничего, кроме кучки грязных дикарей. Этот остроумец был уверен, что перенесенные в прошлое поклонники древности взглянут на нее с высоты современности.

Конечно же, высоты современности — неподходящая позиция для изображения прошлого. Я лично считаю, что следует изображать прошлое диалектически, в процессе развития, пользуясь оценочными сравнениями по горизонтали, то есть сравнивая события и процесс, происходившие в разных местах в одну и ту же эпоху. Поэтому я не могу согласиться с тем, что С. Н.[24] стремится изобразить XVIII век только в отрицательных (особенно с современной точки зрения) проявлениях. Вот, например, как он рисует Петербург в 1762 году:

«Набережных нет. Плотины навозные. Навоз да зловонные кучи мусора на площадях. Вонь из мясных, рыбных лавок, из постоялых дворов. Даже на Невском прошпекте валяются дохлые собаки и кошки. Повсюду калеки, нищие, дети-попрошайки вперемежку с бездомными одичавшими кошками. Из подворотни несутся истошные крики:

— Караул! Режут!..» И т. п.

Слов нет, что Петербург тех лет выглядел весьма не блестяще. Контрасты между костюмами и обстановкой тоже били в глаза, а Петр III был, если воспользоваться словечком М. А. Булгакова, «не подарочек». Но вот писательское изображение у меня вызывает категорический протест. Тем более что это не сатира, не ирония, а попытка, совершенно несостоятельная, реалистического изображения. К сожалению, подобных беспомощных мест более чем достаточно.

Манера изображения прошлого России как цепи дикости, угнетения и всех видов отсталости весьма способствовала сложению на Западе врагами Советского Союза изображения России как страны, не имеющей народной истории, в результате чего психология русского человека — законченно рабская.

Я очень обращаю внимание С. Н. на опасность произвола в обращении с историей; в таких случаях мы уподобляемся тому анекдотическому семинаристу, который вспомнил, как называются грабли, лишь наступив на их зубцы.

В заключение замечу, что литературно-художественная слабость повести, столь очевидная из приведенного отрывка, свойственна, к сожалению, всем тем местам, где автор пишет от себя. Интересны и содержательны те места, где автор или пересказывает, или просто приближает к современному языку подлинные воспоминания Болотова.

Я настоятельно рекомендовал бы редакции журнала посоветовать автору именно этим и заняться, то есть, не мудрствуя лукаво, как говорили встарь, дать воспоминания Болотова в виде обработанной повести, максимально близкой к тексту самих воспоминаний. А. Болотов, как я говорил в начале, этого более чем заслуживает.

ОБ ИСТОРИЧЕСКОМ РОМАНЕ В. М. Н.

История художественной литературы показывает, что исторический фон может быть использован совершенно произвольно, в виде экзотической оболочки для чисто приключенческого романа. Весьма произвольно обращаясь с фактами, авторы таких романов умели увлечь читателя смелостью сюжета. В. М. Н. задался целью написать роман, так сказать, серьезный. Ставя в центр иконописца Дионисия и толкуя об иконописи, он вводит в действие Ивана III, трактует государственные вопросы, изображает быт, нравы и т. д. Для всего этого нужны знания .

*Об иконописи.* Для понимания русской, в частности, иконописи надобно постичь, чем была икона для людей прошлого времени. Источники: регламенты, указания, постановления и прочее объясняют нужное писателю. Для наших предков икона должна была служить художественным средством «подъять» сознание в мир духовный, показать тайные, сверхъестественные зрелища. Говоря нашим языком, икона художественными средствами создавала «настроение», вовлекая сознание в особый мир. Икона должна была служить напоминанием , как говорилось в постановлении VII Вселенского Собора: взирая на иконы, верующие возносят ум от образов к первообразам. Отсюда понятие об иконе как о «явленной», то есть передающей духовное явление.

Православная церковь следила за иконописанием, были специальные иконные старосты, иконописцы занимали высшее, по отношению к другим мирянам, положение. Иконы должны были писаться по «образу, подобию и существу». Иконописец, как человек, через которого «проявляется» икона, входит в церковные чины и обязан вести чистую, добропорядочную жизнь. Андрей Рублев был возведен в преподобные, то есть причислен к лику святых.

Понимание икон как воплощения сверхвидения, как писанных по видению было и на Западе.

В своих заботах об иконописании «Стоглав» предостерегает мастеров, склонных «поборати по брату, по сыну, по ближних», то есть оказывает протекцию по знакомому, и одновременно тех, кто «учнет похуляти по зависти». А по адресу бездарностей, отставляемых от иконописания, «Стоглав» говорит:

«И аще они начнут глаголати: мы тем живем и питаемся, и таковому их речению не внимати, понеже… не всем человеком иконописцем быти, многи бо и различны рукодейства подарована быша, ими же человеком препитатися и кроме иконного письма».

Я привожу эти выписки не для «шиканства», но чтобы обратить внимание на трудности, которые обязан преодолевать исторический писатель. Так, на Западе исторические документы давно уже принято переводить на литературный язык нашего времени, поэтому человек прошлого и мысль его предстают нашему веку как равные. Человеку же, незнакомому со старорусским языком, великолепное красноречие «Стоглава» покажется косноязычием по сравнению с записью о Рафаэле современника «Стоглава» Браманте (друга Рафаэля). И вот невежда начинает глядеть свысока — они, дескать, и по-русски-то толком говорить не умели. И выдумывает стилизацию речи «под старину», которую сует в рот пряничным мужичкам.

Может быть, русская историческая наука упустила из вида необходимость дать переводы источников. Даже профессионалы историки иногда бывают уличаемы в неумении читать старые тексты. А отсюда — лжетолкования событий, в чем академик С. Б. Веселовский уличил профессора Платонова.

Что касается романа В. М. Н., то и вообразить не могу, чем он пользовался? Ибо никакого представления о русской иконописи у него нет .

В равной мере автор не имеет и признака представления о времени Ивана III, «именуемого государем». Вероятно, автор не только сумел «проскочить» в средней школе, но не удосужился прочесть хотя бы статью в энциклопедии.