Валентин Иванов - Златая цепь времен

Все двести страниц повести можно подвергнуть такому же разбору. Конечно, автор не обязан быть конником, пушкарем, сам поносить кольчугу, сам пользоваться сотнями предметов, которые он описывает. Но он обязан осведомиться обо всем, о чем пишет , дабы соблюсти правдоподобие. Мне хочется предложить ему «загнать бревном булыгу» в ствол литой стальной пушки, например, и поглядеть, что останется от автора и от пушки.

Я вижу беду автора в том, что он не видит ничего из того, о чем повествует. И это «не видение» относится и к обстановке действия, и к самому действию, то есть к поведению людей.

Удручающим небреженьем к человеку, к психологии для меня звучит все, что относится у автора к описаниям людей: их чувств, отношений, побуждений.

Я с такой настойчивостью говорил о деталях также и потому, что читатель нашего века, приученный к документальной прозе, стал крайне требователен к литературе вообще. Ныне для литератора необычайно опасно ошибаться в деталях — поймав меня на одной, двух ошибках, читатель перестает мне верить вообще.

Весьма неудовлетворительна, чтоб не сказать больше, историческая основа. Автор располагает скудными сведениями о самих фактах, а эпохи не знает совсем. Не знаю, откуда он взял «нищую страну вечных холодов». Но такой Русь отнюдь не была. Умея платить «выходы» орде, русские князья (вернее — взаимодействие социальных производственных сил) дали возможность вначале разрозненным, затем все более сплоченным землям увеличивать численность населения в темпах, которые позволили хотя бы тот же бой на Куликовом поле. Я ограничиваюсь указанием только на прирост населения — как на некий обобщающий показатель.

Неверно толкуются отношения удельные. «Страсть быть богом в своем уделе» — как причина удельного разделения может быть привлечена человеком свысока и недобросовестно относящимся к родной истории. Так называемое «разделение» было вызвано моральным ходом исторического процесса в XII веке, а не злонамерением отдельных деятелей. «Собирание» было тоже «процессом». Причем оба этих процесса на Руси происходили менее болезненно, чем на Западе хотя бы, не говоря уже о Востоке.

…Владея художественным даром, писатель может писать без подготовки — сам талант подскажет ему тему, не нуждающуюся в специальных знаниях: в том смысле, что читатель воспримет рассказ без протеста. Но всегда необходимо знание того, что знают все — человека и природы. Иначе говоря, нужно быть естественным.

Если Е. О. хочет быть историческим писателем, то ему нужно начать хотя бы с того, что написано русскими историками, начиная с Татищева и продолжая Карамзиным и до нашего дня. Составится какое-то свое мнение, после чего ему, вероятно, захочется обратиться к источникам, обработанным в специальных трудах. После этого захочется знать, что же делалось у соседей и вообще в мире, ибо измерить одно можно лишь приложив к другому, а измерять сравнением с неким предвзятым (и неизвестно откуда взятым) убеждением нельзя. Правда, мертвые беззащитны. Но иногда писателю мстит за них читатель.

Пишет ли писатель на историческую тему, пишет ли на современную, он не спасается, кое-как бросая слова в попытках построить из них пышные фразы. По-моему, писатель создает действие изнутри, а слова подбирает к этому действию.

Е. О. может изучить историю, может заставить себя подчиниться собственному, насколько возможно, справедливому суждению о тех или иных людях и событиях.

Но вот сможет ли он видеть и рассказать о видимом, сможет ли воплотиться в каждого из своих героев и передать воплощенное живым словом? Это неизвестно.

Переделывать же рукопись, «улучшая» фразы словесно и логически, будет, по-моему, праздным трудом.

О ФАНТАСТИЧЕСКОМ РОМАНЕ Е. В. И И. Л.

Говоря о романе авторов Е. В. и И. Л., я освобожден от трудной и нелепой задачи обсуждать, может ли где-то в космосе существовать некий всекосмический совет, объединяющий существа самого разного анатомического строения, но одинаково мыслящих и борцов за мир, которые способны очень серьезно обеспокоиться возможностью опасного направления развивающейся на Земле атомной и ракетной техники. Не нужно мне задаваться и вопросом, могли ли иноплантники похитить супружескую пару в Месопотамии дошуморских лет и вернуть ее вместе с родившимся в межзвездном пространстве сыном на наш берег Каспия. Не обязан я и выбирать между ученейшими докторами наук, сторонниками телепатии и психокинеза, и их противником. Ограничусь лишь замечанием, что и в советской, и в переводимой у нас заграничной фантастике авторам позволяются (и прощаются!) куда бо́льшие полеты воображения.

Так ли, иначе ли, но теперь можно судить о фантастике просто как о художественной литературе: не так уж важно, происходит конфликт в космосе или враждуют Иван и Петр в деревне Петухове. Как автор справился со своей задачей, верит ли ему читатель?

Первым фантастическим произведением для меня была «Борьба миров» Уэлльса, как писали эту английскую фамилию по-русски в начале века.

Осторожно — самолюбие десятилетнего мальчишки — я пытался выведать у взрослых, а когда же точно, в каком году, марсиане нападали на Англию? Вторично я читал «Борьбу миров» лет через двадцать с увлечением, пожалуй, не меньшим, но, конечно, иного, так сказать, цвета. Я понимал, что сила Уэллса не в изобретении обстоятельств и предметов, в нашей жизни не встречающихся, а в художественности, заставляющей меня принимать невероятное как реальность и увлекаться им.

Со времен Уэллса фантастика стала обширнейшей, у нее многочисленнейшие читатели и почитатели, свои теоретики, свои профессиональные критики. Не принадлежа к последним, замечу как читатель две линии: одни авторы, поражая меня выдумкой и ставя эту выдумку осью сюжета, пристраивают к ней наши земные реальности лишь в мере, нужной для литературного изложения, как подшипники нужны оси. Другие авторы следуют, так сказать, Уэллсу, то есть они пишут реалистичные в сущности своих литературных приемов романы. К ним, по-моему, принадлежат авторы В. Е. и И. Л.

Первое и основное замечание, которое у меня вызывает роман, — его чрезмерная растянутость. Этот упрек относится не к числу персонажей, не к числу планов, линий, но к самой манере изложения. К каждой фразе! К каждому абзацу! Пухло. Медленно. Разбавлено массами слов, осложнено развитием мелких подробностей, без какого развития можно не только обойтись, но которое мешает. В силу этого, вернее, из-за этой слабости действие тормозится, получается эдакое речное устье, расплывающееся на мелкие протоки без течения, в которых праздно стоит словесная вода.

Язык романа? Авторы пользуются словом для сообщения . Им не удаются, да они и не ищут, цвет, звук, образ, настроение — эти черты и условия художественного Слова. Это отнюдь не упрек! Ибо путем связного сообщения о фактах, обстоятельствах событий и так далее писали, пишут и будут писать романы, а читатели будут их читать не без охоты, с интересом.