Роман Волков - Сказ и сказка

Брали потом у ежа паспорт, накалывали на палочку. Давали бутылку самогона и махорку в носке шерстяном (кисетов на всех не напасешься). Обвязывали его подушками (на деле - мешки с соломой) и ставили на доску, а доска-то - на бочке. И вот на другой конец трое мужиков здоровых как сиганут! Еж и летит, в воздухе крутится. Потом - хлобысть! - убился! Ан нет, встанет, отряхнется, самогончику глонет, закурит куреху, жест гадкий покажет и пошел. Только никто уж его не накажет: чай, в другом королевстве уже. Так за день всех ежей и перекидывали.

И никто из них назад боле не возвращался. Все думали, казнили их там за бесчинства. Только на деле не так было. Приходит еж туда, в доброе королевство, а его за стол сажают, по батюшке величают. Тот-то невоспитанный, давай прямо руками изо всех тарелок жрать. А ему салфеточку повязывали, винца подливали. А потом сядут, обнимутся и песни поют разные: и веселые, и грустные. Про ежей даже. Да так задушевно, что ежа аж слеза прошибет. Он-то раньше отродясь никаких песен не слыхал.

А наутро, если ежи семейные пришли, им всем миром избы закладывали. Народу много, работа кипит, да с песнями, с улыбками! Ежам самим аж неудобно: все для них стараются, а они ничего не умеют. Вот и начинают потихоньку: то доску подадут, то бревно подносить пятым встанут, то еще там чего-то. Хотя больше мешались, конечно. Ну да ничего, главное, к труду приобщались.

Потом и вместе со всеми начинали работать. Хозяйство заводили, огородик. А потом вдруг - раз! - и в человека превращались. Нос отваливался, его потом на стену вешали, и колючки отпадали, из них массажер делали. Тогда пир закатывали на все королевство. Обычно на этот день Праздник Зимы назначали. А ежа бывшего от человека и не отличишь, только ростом маловат, и то не каждый. Выпить, правда, любили. Но не бушевали. Ну их и не бранили: пей, только меру знай да работай.

А на Праздник Зимы пошалить любили. Представление балаганное устраивали. Да так смешно, что живот надорвешь. Плясали еще здорово. Чечетку так выбивали, что колдун за ними не поспевал на доске своей стиральной.

А надо вам сказать, что в год два раза эти королевства все же встречались. Собирались на большой поляне и торги вели. Эти принесут вина, принесут хорошего меду, массажеры колючие, а те им взамен мяса свиного, картофель, самогона (в добром королевстве его не пили, пятна выводили и стекла полировали).

И вот как-то раз торги уж к концу подходили. С одной стороны ежей запрягали, с другой - слоников. Вдруг, откуда ни возьмись, приезжает человек на каком-то драндулете. Не наш. Одет как-то по-чудному. На башке - колпак со звездами, сам в костюм одет, пуговицы блестящие с орлами, а на ногах - кеты. Вынул платок из кармана, просморкался, запихал платок назад и молвил:

- Посмотрел я на вас. И стало мне так горько-горько. Беда-то вся в том, что нисколечки вам не стыдно. Ни граммулечки.

- А чего это нам стыдиться?

- То-то и оно, что вы даже не понимаете, чего. Живете вы во мраке и в Бог его знает в чем. - Те-то рты пооткрывали, а он дальше: - Зачем пьете-то?

- Для веселья.

- А у нас вот никто не пьет вообще. У нас и без того веселья хватает. А у вас, выходит, веселье ненастоящее. - И им так стыдно-стыдно стало. - И живете вы под пятой.

- Кто подпитой?

- Да не подпитой, а под пятой, под пяткой то есть. Под королевской. Правят вами, как хотят. А у нас - демократия. Каждый сам себе хозяин.

- И у нас каждый сам себе хозяин.

- Хозяин! Ты на себя посмотри, хозяин! Небритый, нечесаный, рожу аж перекосило, ногти не стрижены и пальцы из лаптей торчат.

- Где торчат?

- Ну не торчат, так будут торчать. А на меня посмотри: костюмчик, галстук свежий и обувка что надо - кеты! Сносу нет, что ж ты хочешь (тут он ногу-то вытянул ежу под нос, тот возьми и кусни его прямо за кет, мужичок аж по носу ему засандалил) - резина! - Тут все очи потупили, на свои лапоточки да кирзачи поглядели, а потом опять на кеты его. Земля и небо! - А курите вы что? Дрянь всякую. У нас такое только лохи последние курят.

- А что ж у вас курят?

- Вот, пожалуйста: с биофильтром. - Тут он пачку открыл и всем раздал, кто рядом стоял. - Бери, бери, у меня такого добра навалом. - Ежу тоже сунул штучку, а он фильтр откусил да выплюнул, потом только закурил. - Вот и пример, пожалуйста, что я говорил. Привыкли по-рабски жить, что вам ни дашь - все испоганите.

- А это что ж за диковина такая?

- Э, это мопед. Нашел чему удивляться. У меня таких дома двадцать штук стоит. Да это еще ерунда. У нас еще много чего есть, чего у вас нет, только я вам говорить не буду, все равно не поймете ни шута, потому как науки никакой у вас нету. Колдовство одно доисторическое.

- Ну, например, что у вас есть?

- У вас вот жены есть. А нам они не нужны. А у нас можно с кем хочешь, как хочешь, когда хочешь и сколько хочешь. Вот так вот.

- Срамотень-то какая!

- Вот! В хлеву живете, дальше дерьма своего не видите. Что ежи, что вы - разницы нет.

Говорил он, говорил, только сзади стол начали накрывать. Народец и начал отходить: кто стакашки протирает, кто огурчики из банки достает, кто хлеб режет. Под конец никого и не осталось, еж один. Да и тот не слушал ничего, все норовил из кармана у мужичонки сигареты стырить. Потом король с принцем пошли вокруг стола: король вино разливает, а принц - чемер, на травах настоянный. Потом и говорят: хорош, мол, пошли за стол лучше. Тому чего ж делать: пошел. Тут еж как раз пачку у него и выудил.

Ну, первый тост - за торги, второй - за принца с королем, третий - за Землю-матушку. А потом уж и без тостов начали: пей, сколько душа пожелает. Потом песняка затянули. А мужичок-то наклюкался, голову подпер руками и заплакал. Тут все замолкли. Говорят ему: что плачешь-то? А он молчит, дальше плачет. Тут понятно: на душе человеку тяжело. Обступили его, утешать стали: ладно, мол, не плачь, нормально все будет. Даже еж подошел от ежиного стола, на, говорит, пачку. Я ее у тебя взял, только скурил малость: шесть штучек всего. Но там осталось еще. Хотели ежа было поругать, а потом подумали: молодец, что признался. Дали на ихний стол даже кувшин вина и бутыль самогона.

Тут бабы к нему подошли, по голове стали гладить, утешать. Он вроде и успокоился. Потом уж под конец и песни горланил вместе со всеми. Утром, как банкет закончился, стали его провожать обоими королевствами. Налили ему в бак самогона самого лютого, неудавшегося, чтоб на обратный путь хватило, полну корзину снеди навалякали. Остаться даже предлагали, но он отказался: не могу, говорит, долг. Так и поехал, да еще и оборачивался, а ему машут, и ребятишки вслед бегут, до свиданья кричат.

Ну, время идет, а король видит, что дочка его сохнет и сохнет. Он колдуна позвал, тот ее осмотрел. Потом говорит: "Выйди-ка, Долля, за дверь. Дело серьезное". Сели они с королем в обсирватории, взяли кувшинчик и стали мозговать. Никакая, колдун говорит, это не болезнь. В принца она влюбилась, в Гор-дона. Король ему: "И чего ж теперь делать?". Пошел к дочери. "И что сидишь, мурзишься? От чужих людей узнаю! Чем тебе этот Гор-донишка приглянулся? Ни кожи, ни рожи, ни бе, ни ме, ни ку-ка-ре-ку!" А Долля сидит, платочком глаза промокает. А король разошелся, орать начал, потом - по матушке, а потом уж один свист из него пошел. Тут она не выдержала, вскочила: "Стыдно вам, папаша! Такие вещи срамные невинной девушке говорить. Люди-то что подумают? Скажут, короля режут!" - "Да он, принц-то твой, до десяти лет писался!" - "Ну и что же, что писался, сейчас-то не писается!" "И пьет он, как лошадь ломовая, да еще и с утра похмеляется. Сядет в чулан, дверь на защелку закроет, свет выключит и давится!" - "А кто ж это тогда видел?" - "Молода еще так с отцом говорить! И называл он тебя пердонькой вислозадой, да еще и похихикивал. Плоская, говорит, как стиральная доска". Долля тут вскрикнула, вскочила с табуретки и в свою опочивальню кинулась. Рухнула на койку и давай рыдать. Королю что-то так стыдно стало. Хотел было сказать, что наврал все, да не смог. Прошептал только: "Прости, доченька. Не отдам я тебя этому ироду". И пропал потом. Искали его, искали, с ног сбились. Потом уж колдун догадался. Пошли в винный погреб - и точно. Лежит враскоряку, чуть тепленький и по полу на пузе полозит и бормочет: "Для ее же блага..." - а дальше матом. Еле-еле доперли его до кровати, даже тапок потеряли. А утром мутить его начало, два раза за тазиком посылали. (Это ж надо так нажраться - до блевоты! А еще король!)