Елена Ткач - Царевна Волхова

Старенькая, хромая санитарка тетя Наташа получила в придачу к конверту тонометр — прибор для измерения давления, самый современный, импортный, который сам показывал результат, стоило его надеть на запястье. Все знали, что у тети Наташи давление скачет… Сестра Маша получила изящные золотые часики на тонком витом браслете. Зав отделением с минуту молча стоял, разглядывая доставшийся ему подарок покойной — тоже часы, только каминные, в нефритовом корпусе с бронзовым циферблатом и фигуркой задумчивой девы над ним. Борис Ефимович осторожно дотронулся до прохладной поверхности зеленоватого камня с золотыми прожилками… и быстро вышел из кабинета. Он ушел, чтобы никто из коллег не увидел как повлажнели его глаза. Все знали, как он мечтал проводить вечера у камина на даче, и чтобы собака лежала рядом, и чтобы тикали на каминной полке часы…

Дело было не в стоимости подарков — дело было в заботливости и любви! Елена Сергеевна продумала все. И каждый дар её — последний, прощальный, был шагом, которым заканчивала она свой путь на земле. А такое внимание к людям — бесценный дар, почти исчезнувший в последние времена… И уходя, Елена Сергеевна как бы напоминала людям об этом — она звала их к любви!

Выполнив распоряжения покойной, адвокат поинтересовался у Бориса Ефимовича, как найти некую Анастасию Сергеевну Корецкую, и тот указал палату, в которой по-прежнему неизменно сидела Тася. Адвокат попросил её пройти вместе с ним в кабинет Бориса Ефимовича, который тот любезно для них предоставил. Объяснив, что исполняет волю покойной и назвавшись Эдуардом Сергеевичем, лысенький адвокат предложил побледневшей Тасе присесть. А потом разложил перед ней на столе бумаги. Много бумаг…

Это была дарственная. Согласно последней воле Елены Сергеевны, о которой она его известила буквально в последние дни, Елене Николаевне Корецкой, Эле, передавался дом. Огромный двухэтажный рубленый дом на Юршинском острове неподалеку от Рыбинска. Остров этот был между Волгой и Рыбинским морем, четыре раза в день туда ходил катер. В остальное время добираться можно было только на лодке.

Эдуард Сергеевич говорил, объяснял подробности, мол, пока дочь не достигнет совершеннолетия, дом нужно оформить на Тасю, заверить это нотариально… но Тася его не слышала. Побелела как мел и, почувствовав, что комната вдруг поплыла, изо всех сил вцепилась в подлокотники кресла.

Адвокат выскочил, сбежались врачи… Тасе дали выпить чего-то и препроводили в дочерину палату, чуть не силком заставив лечь на чисто застеленную пустующую кровать…

Она мгновенно заснула. И проспала едва ли не сутки. И во сне… или нет, не во сне к ней опять пришел дикий зверь — волк ли, шакал… не знала. Он скалил зубы. Рычал. И рык его был глухим, клокочущим, грозным. Он сидел между двумя кроватями — Элиной и той, на которой прежде лежала Елена Сергеевна, а теперь Тася, и в нетерпении перебирал передними лапами. Словно ему не терпелось броситься и разорвать и одну, и другую, но что-то мешало. И он бесился от ярости. Ярость горела в глазах: бешеным, жутким огнем полыхали они… в них отражалось безумие. Ему приходилось сдерживать литую мощь своих мускулов, сидел, дергая головой, клацая пожелтелыми острыми клыками, и рычал. И словно натыкался на невидимую преграду, которая мешала кинуться и перегрызть им горло. И зло, которое переполняло его, было как кипяток, способный сварить его сердце…

Кто или что заставляло его оставаться на месте? Не нападать? Какая сила оберегала больную девочку и полуживую женщину? Тася знала: настанет время и она поймет. Как знала и то, что зверь предупреждал её. Его предупреждение было связано с их вновь обретенным домом. Он хотел до смерти запугать её, чтобы она не вздумала переезжать туда. Потому что там… там он загрызет их.

— Ах ты, гадина! — хриплым шепотом выговорила она, когда очнулась и открыла глаза. — Думаешь запугать нас? Не выйдет!

И тотчас почувствовала на себе Элин взгляд. Глаза дочери в призрачном предрассветном свете казались нечеловечески-огромными. Странный это был взгляд. Нет, он не был враждебным, но только… это была не Эля. Во всяком случае, не та Эля, которую знала Тася. На неё глядело какое-то странное незнакомое существо, глядело глазами Эли — ЧЕРЕЗ НЕЕ, и от этого было особенно неуютно. Эля выпростала руки из-под одеяла, потянулась к Тасе.

— Мама, доброе утро!

— Эльчик! — Тася сорвалась с кровати, бросилась к Эле, даже не надев тапочек…

Зверь исчез. Они обнялись. И девочка вдруг заговорила.

— Мама, как хорошо! Хорошо…

— Да, милая, да! Хорошо.

— Мы больше не расстанемся? Я тебя не отпущу.

— А мы и не расставались.

— Нет, вчера ты ушла. А потом спала. И стонала во сне. Ты узнала, да?

— Что узнала?

— Что-то хорошее?

— Ты же сама говоришь — я стонала…

— Ну и что? Это был просто сон. А сейчас глаза у тебя не такие — не грустные.

— Да, я узнала, девочка. Хорошее, очень! Только…

— Что?

— Нет-нет, все в порядке. Тебя ведь сегодня выписывают!

— Сегодня!

Эля вскочила, подлетела к окну, легкая, словно бы бестелесная… Распахнула. Сад вздохнул, потянулся к ней — ветками, дуновеньями, бликами света… Пел соловей.

Тася подошла к дочери, обняла. Они стояли так какое-то время, слушая соловья, утро, сад, пробуждающуюся жизнь… Впервые за догое-долгое время им обеим стало светло на душе.

А потом Эля подняла к маме просиявшее лицо… и Тася не сомневалась, что дочь знает ответ, хотя никто из персонала в больнице ни слова ей не сказал.

— Мам, теперь у нас есть свой дом?

Тася проглотила ком в горле. И крепко обняла дочь.

— Есть, милая. Есть!

— Это… она?

Тася кивнула.

И тогда Эля уткнула лицо в ладони, уронила голову матери на плечо и заплакала. И Тася молча гладила её волосы — совсем коротенькие, стриженные — ведь перед операцией их обрили наголо.

Где вы, Елена Сергеевна, вы видите это? — думала Тася. — Эту стриженную плачущую головку, которая так любит вас? Которая чувствует вас? И которую вы поняли так верно, так глубоко, что сумели проникнуть в её мечту — мечту о доме… Ведь сама я об этой её мечте только догадывалась. Услыхала однажды тихое: «Я хочу домой!» Вы подарили ей это. А сможем ли мы соответствовать этому дару? По плечу ли нам? Справимся? Ведь дом — он живой! Он может окрылить человека, а может сломать. Что таит в себе этот дар: победу или поражение?

Чуть приподняв голову, через плечо Эли она поглядела в сад. Налетел легкий ветер и на подоконник лег лепесток. Чуть розоватый, округлый лепесток яблоньки. Тася выглянула в окно. Там, внизу, чуть левей их окна росли яблони.

Но они ещё не цвели!

Она осторожно сняла лепесток с подоконника, поднесла к губам. Нежный, негаданный…