Елена Ткач - Царевна Волхова

— Так, куда вам? Вы к кому погостить-то приехали?

— Да, мы не гостить… — Тася остановилась. — Мы насовсем.

— Это как насовсем? — не понял её спасатель. — Насовсем поселяетесь у кого?

— Нет, мы… у себя поселяемся. Тут наш дом. Он где-то… я не знаю, мне сказали найти большой дом напротив колодца. Это в самом центре деревни, там ещё памятник погибшим в войну должен быть.

Мужчина от удивления даже чемоданы на землю уронил. Они шлепнулись с глухим стуком. Сразу в истошном лае зашлась какая-то шавка за соседним забором, а шагавший неподалеку раскрасавец-петух с золотисто-зелеными перьями в горделивом хвосте шарахнулся в сторону, недовольно оглядываясь и кося красным глазом. Что это за непонятные люди пожаловали?

— Так получается, это ваш теперь дом? — он заморгал и прищурился. Вы, что ж, купили его? А когда покупали-то, я что-то раньше вас тут не видел?!

— Да нет, не купили, — устало обронила Тася, этот допрос посреди улицы потихоньку начал её донимать. — Он нам в наследство достался. Ну, в дар! Еще будут вопросы или вы все-таки дорогу к дому покажете?

— Нет вопросов! — фыркнул, развеселясь, провожатый. — Пошли.

Через несколько дворов по левую сторону показался… да нет, не дом каравелла… Корабль! Он вплывал в деревенскую улицу со стороны реки, вплывал неспешно, с достоинством, на всех парусах своих широченных стен. Он и стоял-то особняком — сплошной ряд деревенских домов перед ним обрывала полянка с ясноглазыми одуванчиками, от которой ручейком вытекала дорожка, спускавшаяся к реке.

— Вот он, домина ваш, — указал рыжебородый, — любуйтесь! Только на что вам такая громадина — это ж сколько надо дров-то, чтоб протопить? Да и восстанавливать его — не хрен скушать!

— Ничего, как-нибудь, — хмуро бросила Тася. Их нечаянный провожатый уж не в шутку её достал! — Вы… спасибо большое, но вы больше не беспокойтесь. Мы уж сами тут разберемся.

И с решительным видом она двинулась мимо недоуменного мужика. Он смерил оценивающим взглядом её тоненькую фигурку, будто прикидывал: восстановит такая дом или нет? Потом вздохнул и с не меньшей решимостью двинул за ней.

— Вы не горячитесь, хозяйка! — он распахнул перед ней покосившуюся гнилую калитку. — Вам без людей тут не справиться, а я тут всех знаю подскажу, кто, да что… Да и материалов вам надо, дров, а с ходу вы… в общем, знать надо!

— Послушайте! — Тася с угрожающим видом обернулась к нему. — Вы понимаете, мы сюда из Москвы ехали, встали в пять утра… Час до этих ваших Переборов добирались, паромчика ждали…

— Так то не паромчик, а «Мошка» — так мы катер зовем. Вы же видели его номер: «МО — 513» — вот «Мошка» и получается! — на лице его раскатилась широкая довольная улыбка.

— Мне наплевать, паромчиком называется это корыто или мошкой! - раскипятилась Тася. — Я хочу, наконец, войти в дом, сеть на стул, а потом накормить детей. Вам это понятно? Или по-английски вам объяснить?

— Да нет, по-английски не надо, — обиделся проводник. — В общем, так. Вещи я вам донес, а там как хотите… только в доме вашем и стула-то нет.

— Как нет? — опешила Тася, и вся её раздражительность разом погасла. Совсем?

— Да вы сами сейчас увидите. Где ваш ключ-то — давайте, а то ещё так быват (он так и сказал — «быват»!) как бы замок за зиму не заржавел…

Он взял ключ из дрогнувших пальцев Таси, поднялся на высокое двухметровое крыльцо, повозился с минуту с замком и отпер дверь.

— Так и есть, заржавел, собака! Но это ничего, я вам масла для смазки принесу. Ну, давайте, чего стоите-то? Ребетня, залетай!

А они и вправду стояли перед этим огромным домом, который на них не глядел: все окна с улицы были повыбиты, а со стороны крыльца — с тылу забиты фанерой. Стояли и не решались войти.

— Мам, пойдем, — тихо сказала Эля. За весь этот день она не проронила ни слова, и только лицо её все чаще озаряла какая-то новая, словно бы расцветающая улыбка. — Нехорошо, он нам помог, а ты… Ну, пошли!

И они вошли в дом.

В нем и впрямь не было ни стола, ни стула… Только полуразвалившаяся русская печь. Зато комнат, пространства — не счесть! По плану только первый этаж занимал больше двухсот квадратных метров. Чистый коттедж! Только не такой как современные строят, а деревянный, добротный, живой, ставленый из неохватных, потемнелых от времени бревен.

И Тася обошла его весь, опустилась на пол возле раскуроченной печки, прислонилась к ней головой и сидела так, раскачиваясь, а слезы беззвучно текли по щекам. Сеня уселся с ней рядом. А Эля взяла их Сусанина за руку и неприметно вывела из дому, увлекая во двор, где по забору росли три рябины, несколько кустов сирени и куртина вишен. Как они цвели! У крыльца Эля стала негромко спрашивать его о чем-то, он ей отвечал, но про что они беседу вели — никто не слышал…

А две старушки — молочница баба Поля и соседка её тетя Люда — приникли к забору, стараясь, чтоб их не заметили, и пытались хоть краем уха расслышать, о чем говорят. Тетя Люда слыхала, как Тася сказала своему провожатому, что поселяется здесь навсегда. Что пустующий дом напротив колодца теперь не пустует. И весть эта в мгновение ока облетела деревню. Через час о ней знал весь Юршинский остров.

Как оказалось, рыжебородого звали Василием. Он жил в дерене Быково за сосновым бором, что направо от пристани, жил с сынишкой по имени Вовка. Вдвоем. Жена его умерла. В тот же день, как препроводил новых островитян к их дому, Василий к ним явился под вечер. Его старенький мотоцикл протарахтел и умолк у калитки, распугав слонявшихся кур. Он привез табуретку, два стула, машинное масло для замка, ведро картошки, лохматый пучок зеленого луку, петрушку и сына Вовку. Тася руками всплеснула: стулья! Это же целое богатство… Она немедленно распалила во дворе костер и подвесила над огнем чайник на железном пруте — печка сильно дымила, а больше готовить было не на чем.

— Вова, давай налью тебе чаю? Горяченький! — предложила Тася, внося закопченный дочерна чайник в дом.

— Плевать! — хмуро бросил Вовка, ни на кого не глядя.

Он стеснялся.

Это был рыжий, серьезный, веснушчатый парень с очень строгими серыми глазами. Но когда он улыбался, казалось, что в комнату вдруг заглянуло солнышко — такая неожиданная, светлая и радостная была у него улыбка. Вовке было тринадцать лет.

Отец его сел с Тасей на пол, на газетки, чай пить, а тем временем Вовка извлек из мотоциклетой коляски доски, гвозди, топор, пилу и принялся строгать и стучать. Через час у новоселов был стол. Он немного шатался, но когда под одну ногу подложили свернутую газетку, встал крепко! Ровненький получился стол, и доски рубанком обструганные. Тася тотчас достала из чемодана скатерть, застелила…