Елена Ткач - Химеры

— Приходила одна… мамина давняя подруга — ещё по мюзик-холлу. Кажется, Валя, не помню точно. Но теть Оль, вы по-моему в одном не правы, он одернул свитер и взглянул на неё так серьезно, что она враз перестала охать и всплескивать руками. — Понимаете, Восток — это Восток. Он, по-моему, разный — много там разных народов, а у них до кучи философий и верований. И у них… в них все связано и одно из другого вытекает. А суеверие — это, по-моему, совсем другое… просто дурь, всякие пустые выдумки, которые придумывают от страха перед тем, чего не понимают…

Тетя Оля как стояла, так и села.

— Сашка! Вот ты, оказывается, какой… Извини, я тебя недооценила. У тебя ж мышление-то… — она недоговорила, настолько её сразил взрослый ход Сашкиных мыслей.

— Да, чего вы, теть Оль… Это ж каждому нормальному человеку понятно. Сейчас ведь столько об этом пишут. И передачи по телевизору, и вообще… в школе вот у нас учитель истории — он часто на эти темы распространяется, говорит: важно очень, чтоб у нас по поводу веры и всякого такого не каша в голове была, а… — он вдруг запнулся.

— А что? — очень тихо спросила тетка.

— Свет. Чтобы свет человеку светил и чтоб не заблудились мы, потому что время такое… растерянное. Вот.

Он вдруг уставился прямо перед собой невидящими глазами — эти слова Михаила Игнатьевича, их учителя — вдруг обрели для него ясный смысл. Новый смысл. Как будто он их впервые услышал. Свет должен освещать путь — свет, который внутри, ясность такая в душе, когда мир не барахтается вкруг тебя, а лежит перед тобой, спокойный и светлый, как полоса чистой воды. Живой воды. Так говорил «Михалыч», как они прозвали историка.

«А во мне не свет — тьма. Бодлер с его дикими выходками. Химеры… Черная тень. Что ж мне делать, чтоб к свету пробиться?» — подумал он, и мысль эта показалась неожиданной и… долгожданной. Да, долгожданной, потому что в ней Сашке почудился выход. Надежда на спасение.

— Ну, удивил ты меня, племянничек! — тетя Оля подошла к нему, обняла, прижала к себе. — Милый ты мой, вот ведь как, можно оказывается рядом с человеком всю жизнь прожить, а что в мыслях его — и вовек не узнаешь… Ну ладно, нам уж собираться пора. Показывай свой гардероб — подбирать тебе смокинг будем!

Она перетряхнула нехитрые его одежонки, из которых и выбирать-то было особенно нечего, потому что костюм у Сашки в шкафу висел один-единственный, да и тот был ему уже маловат.

Они отправились в театр пешком — вниз по Тверской, и пришли загодя до начала концерта оставалось почти сорок минут.

— Вот как хорошо, мы с тобой спокойно побродим тут, все посмотрим, в музей заглянем, — радовалась тетя Оля.

А Сашка маялся и не знал, когда же кончится это мученье: ему было не до красот фойе самого Большого театра России, не до фотографий знаменитых танцовщиков и балерин — ему бы домой поскорее, да в постель завалиться, да спокойно подумать о том, что же все-таки происходит… Но тетя Оля с энтузиазмом влекла его за собой с этажа на этаж и рассказывала о годах своей юности, когда студентами они с друзьями только и мечтали о том, как бы попасть сюда, как бы увидеть Уланову, — и с высоты самого верхнего яруса глядели на это живое чудо…

Наконец прозвенел первый звонок, и распахнулись двери фойе, ведущие в святая святых — в зал театра! Пурпур и золото лож, зеркала, тяжкие портьеры, отгораживающие бренный мир от тайны театра… Они отыскали свою ложу в третьем ярусе, их места — в третьем ряду…

— Тетя Оль, здесь же ничего не видно — перед нами ещё по два человека сидят, да и высоко… — заворчал Саня. — А поменяться ни с кем нельзя?

— Сиди и радуйся, что хоть такие места нам достались, — шикнула на него тетка. — А насчет поменяться и думать забудь — дураков нет!

Вот и третий звонок. Зал забит до отказа. Меркнет свет…

И замирает Большой, и гаснет в нем низкий гул голосов, и затаив дыхание ждут яруса, ложи, партер — ждут, когда расцветет на сцене праздничная и светлая стихия театра… Вот сейчас откроется занавес, и выйдут они на сцену — ещё не законченные артисты, но уже знакомые с тем, что такое гармония и совершенство. И воцарится на сцене блистательная, порывистая и дерзкая юность!

И концерт начался. И вышли на сцену маленькие суворовцы, ведя под руку своих трогательных маленьких дам. А потом девчурки, грациозно вскакивая на пальчики, вертели светлыми зонтиками, после выскочила на сцену юркая веселая девушка и принялась порхать на пуантах, вся легкая, трепещущая, как райская птичка. Потом был дуэт: широкоплечий молодец с отрешенным выражением лица носил на руках длинноволосую девушку — и как только она не летела вниз головой, такими немыслимо сложными казались поддержки… Потом гопак, вариации, дикий, бешеный, электрический «Танец с саблями», призрачные, мечтательные, растворяющиеся в музыке Баха «Голубые девушки»… А потом был антракт.

Сашка зевнул и прикрыл рот программкой. Тетя Оля это заметила, но ничего не сказала, только головой покачала, не понимая, как можно оставаться равнодушным к этому праздничному искусству. Сама она мечтала только о том, чтобы праздник длился как можно дольше, и чувствовала себя гостьей в царстве фей!

Они спустились в буфет, взяли по бутерброду и по стакану чая, тут Сашка несколько взбодрился и принялся вертеть головой: вокруг сновало так много веселых оживленных людей, в том числе и его ровесников — учеников училища, не занятых в концерте. Стройные, подтянутые, нарядно одетые, они показались ему существами из другого мира — настолько отличались от его однокашников и, тем более, от него самого. Там, на сцене они не взволновали его — их искусство его не задело. А вот в жизни… жизнь — это совсем другое! Вот бы он сам был таким — независимым, уверенным в себе, знающим, чего хочет…

Антракт оборвал звонок, и все устремились в зал.

«Ничего, осталось совсем немного помучиться, — приободрил себе Саня, скоро домой, там спокойно, и никто не будет маячить живым укором, что он вот такой замечательный, а ты — нет!»

Занавес раздернулся, зрителей подхватили и понесли волны вальса Чайковского — «Щелкунчик», Гран-па! Сплетались и перетекали один в другой причудливые узоры танца, мажорного, словно напоенного счастьем! И вдруг…

Тетя Оля глазам своим не поверила — Сашка неожиданно напрягся, весь подался вперед, вытянул шею… на сцене появились двое солистов, началось па-де-де. Антре, вариации, кода… Эти названия подсказывала ему тетя Оля, но Сашка не слышал — он теперь вообще ничего вокруг не воспринимал: глаза его, засверкавшие и расширившиеся, не мигая, следили за каждым движением солистки.

Тетя Оля взглянула в программку и шепнула ему: «Партию Маши танцует Маргарита Березина, она тебя на год старше. Майя, которая мне эти билеты достала, говорит, что эта самая Маргарита — просто немыслимо одаренная, будущая звезда!»