Елена Ткач - Химеры

— Саша! Са-а-а-ша-а-а! — послышался чей-то крик.

Борис Ефимович бежал к нему со всех ног… но он опоздал. Парней тотчас как ветром сдуло.

Саша очнулся. Кругом все белым-бело… Снег? Он лежит на снегу? Нет, это не снег… стены… белые стены. Он попробовал пошевелиться — не смог. Кровать? Да, он лежит на кровати. Как все смутно, зыбко, точно мир движется в замедленной съемке, кажется, она называется «рапид»… Да, рапид! А там, в углу…

— Саша! — какой-то незнакомый большой человек поднялся со стула, кинулся к нему, выронив книгу… — Сашенька, ты очнулся!

Он поморгал, стараясь вернуть зрению четкость, не помогло. Все плыло, двоилось… незнакомый грузный пожилой человек склонился над ним, коснулся рукой лица… Что-то знакомое… где он его видал?

— Саша, сынок! — человек зарыдал, не сдерживаясь и не стесняясь слез. — Я твой отец!

Прошло почти полгода с того дня, как Александр заново родился в подмосковном местечке Быково, в церкви Владимирской Божьей Матери, а потом упал замертво на крыльце своего дома. Полгода он провел в коме, врачи не надеялись, что сознание вернется к нему… Отец Валентин служил молебны о здравии новообращенного христианина, он помог его матери освободиться от дьявольского наваждения, проведя и над нею такой же обряд… Зима сменилась весной, теперь стоял май, буйный, цветущий… А в феврале в дверь осиротевшей квартиры на улице Остужева позвонили. Лариса Борисовна открыла… на пороге стоял Ашот. Она вскрикнула, зашаталась… он её подхватил.

— Наш сын написал мне! Лара, почему не сказала? — только-то и спросил… потом слушал её рассказ, сидя на кухне, и мандарины, которые он привез, бесшумно выкатывались из накренившейся сумки и разбегались по вытертому линолеуму…

А потом Ашот дни и ночи проводил возле больничной койки. Его сменяла Лара, осунувшаяся, поседевшая… и в то же время другая, новая. Точно какая-то невидимая пружинка в ней распрямилась! Она верила, что сын выздоровеет, иначе и быть не могло! Дуремара она забрала к себе — пусть Саша порадуется, когда вернется домой… Ашот приехал дня на два, а остался… он не думал: надолго ли, навсегда — жизнь покажет. Происшедшее с сыном словно раскрыло ему глаза. Как он жил, чем? Плыл по жизни как пустой бумажный кораблик — без семьи, без детей… А он был так нужен здесь! Лара не виновата — страх быть отвергнутой помешал ей сказать ему, что ждет ребенка… Точно так же, как он боялся брака, ответственности… Страх оказался сильнее их, сильнее всего — и вот плоды этой победы: разбитые, искалеченные жизни! Но теперь эти двое — крепко побитые, потертые, постаревшие — смогли победить свои страхи. И многое поняли. Что ж, лучше поздно, чем никогда! Каждое воскресенье они ездили в храм к отцу Валентину, часто к ним присоединялись Ольга и Борис Ефимович. Все вместе они горячо, всем сердцем молились, чтобы Сашка выкарабкался, вернулся… И старались не думать, что исход может быть совсем иным… Ведь у него была тяжелейшая черепно-мозговая травма, врачи сделали две операции и считали, что обе прошли успешно. Оставалось ждать, верить, любить, надеяться… И они делали это!

И вот… Саня пошире раскрыл глаза… слабая улыбка тронула его губы… Он все вспомнил. Он узнал!

— О-тец… — шелест лепестков под ветром, кажется, был бы слышней, но Ашот услышал.

— Сашка, сынок! Сейчас мама придет! Как она обрадуется! Молодец, какой же ты молодец, я знал, я верил в тебя…

Май проплывал за окном в теплом мареве цвета и света. Жизнь возвращалась к больному парню. И хотя тело его ещё было слабым и немощным и позабыло, что мышцы умеют сокращаться, а ноги — ходить, но душа… она сразу стала набирать силу. Душа оживала первой!

В середине осени — в октябре, когда ветер ворожил опавшими листьями, Саня, вытянувшийся, бледный, худой, стоял перед оркестровой ямой Большого театра с большущим букетом в руках. Только что упал занавес и зал потонул в аплодисментах — спектакль закончен, — блестящий спектакль! — «Щелкунчик» с юной восходящей звездой в главной роли…

Вот она, Маргарита Березина, только что вызвавшая слезы на глазах не у одних лишь сентиментальных дам, но у тех, кто видал самых великих звезд этой сцены, — балетоманов, не пропускавших ни одну премьеру… Стоит, счастливая, кланяется!

«Как хороша!» — слышится со всех сторон.

«Кто это там, у рампы? — Марго заметила стройного худощавого юношу, который стоял, не сводя с неё глаз, и прижимал к груди букет золотых хризантем… — Странный какой, он будто о цветах позабыл! Ба, да у него слезы… их он тоже не замечает — текут по щекам! Надо же… а взгляд-то какой! Да, кто ж это? Интересно…»

Его черты показались ей странно знакомыми, где-то она его видела… может, во сне?