Елена Ткач - Странная фотография

Нет, так жить нельзя! Сеня, опустив голову, поплелась на кухню пить чай. Об обеде, ясное дело, не могло быть и речи — не до обеда сейчас! Голова раскалывалась, даже чуть-чуть подташнивало, видно, сказывались перегрузки этих последних дней. Или в самом деле она где-то грипп подхватила? Мужик сегодня в метро всех вокруг обчихал, от него все пассажиры шарахались! Но не может быть, чтобы вирус прижился так скоро ещё и двух часов не прошло. Нет, тут что-то другое. Может в школе на днях заразилась? Эпидемии гриппа вроде нет еще, но первые заболевшие пташки уже появились. Сене болеть не хотелось — совсем недавно столько времени провалялась в постели, только выздоровела и опять двадцать пять… Нет, нельзя раскисать, кто сказал, что она грипп подхватила, — нужно надеяться на лучшее…

В кухне появились мама с папой какие-то тихие и просветленные. Интересно, что они в итоге решили? Сеня хотела было их расспросить, но с радостью исполнила мамину просьбу — потопала к себе в комнату. Ох, как же жарко натоплено! Батареи жарят вовсю! На улице теплынь — пятнадцать градусов, а топят как в январе!

Душно… Окно бы нараспашку открыть… Она зевнула, прилегла на кровати, укрылась пледом. Подумала, что хорошо бы помочь родителям в ванной прибрать — там такой бардак! И ещё пособить маме на кухне… Глаза у неё слипались. Через минуту Сеня спала.

Проснулась она оттого, что кто-то ласково гладил её по головке, как маленькую.

— Мама? — девчонка сонно заморгала глазами, попыталась приподняться на локте, но без сил снова вытянулась в кровати.

— Лежи, лежи, Колечка, — зашелестел над ней знакомый надтреснутый голос. — От таких волнений и здоровый мужик с ног повалится. Да уж, досталось тебе! Ты меня уж прости, беспутного…

Проша! Он колыхался в воздухе подле её кровати, охал, постанывал, всплескивал ослабевшими ручками, а по сморщенной кожице на щеках катились крупные голубоватые слезы.

— Прошенька! — Сеня рванулась к своему другу и свалилась бы на пол такая слабость вдруг её охватила, если б он вовремя не поддержал и не водворил на подушки.

— Э, ты не дергайся! — велел он ей, грозя кривеньким пальчиком. Ослабла ты очень. Эка, температура какая высокая у тебя! Лежи, а я тебе сказочку расскажу.

— Прош, ну какие сказочки, смеешься ты, что ли?! Мне уж скоро четырнадцать! Ты лучше скажи, что делать, какие новости и вообще…

— Новости, говоришь… Ох-хо-хонюшки! — домовой вздохнул и с хрустом почесал за ухом. — Честно сказать, не знаю, что и сказать… вот видишь, даже говорить разучился. Плохо у нас, Сенчик. Совсем плохо. Прогнатый ни в какую мириться не хочет. Уж я и так с ним и эдак, все хожу — прощенья прошу. Вьюсь вкруг него кругами, словно птах какой… а он… а! — Проша махнул лапой, отвернулся и шмыгнул носом. — Раздулся весь от обиды, распух, как пчелиный укус, а я, видишь, что ни день, только все больше сдуваюсь. Прямо как шарик. Он из меня силы пьет! Не домовой, а вампир форменный. От меня уж почти ничего не осталось, ты только посмотри — весь усох, скорчился, кожа висит, как тряпочка. Ужас! Говорю ему: я, мол, перед тобой виноват и прими мои смиренные извинения, а место твое — квартира, то есть, свободно, возвращайся и живи как и прежде… А он пыжится, дуется и — ни в какую! Уж не знаю, как его ублажить теперь.

— Хватит его ублажать! — решительно заявила Ксения. — Когда ты его из дому выгнал и он пострадал, его было жалко, а ты перед ним виноватый был это ясно. А потом что? А то, что из прогнатого он отморозком сделался — ни на какие уговоры не идет, домашних душит, тебя извел, извинений не принимает, простить не желает… а чего он желает, собственно? По-моему одного: всех подряд извести! Ему уже не квартира важна, не дом свой исконный насиженный, — ему важно силу свою показать. Прош, пойми, он куражится. Что, я не права?

— Права… — обречено вздохнул Проша.

— А раз так — он уж и не домовой вовсе, а чистый бес! То есть, совсем нечистый. А с бесами у нас простой разговор — мочить их надо, не глядя… то есть, биться до победного. По-моему только так и не морочь себе голову. Ты, Проша, этим чувством вины уже так себе голову заморочил, что форменного беса от обиженного домового отличить не можешь. Все мы меняемся, преображаемся, разве не так? Ты ведь мне говорил?

— Ну, говорил…

— А значит, прогнатый окончательно преобразился в темную сторону. Ты к чистым лезешь, а он в демоны затесаться хочет. Ну, сам посуди, разве я не права? Это ежу понятно! А что мы против демона можем? Думай, соображай!

Проша вдруг захныкал, поджал лапки, колобком скатился с кровати на пол, скукожился, свернулся калачиком и весь затрясся от горьких рыданий. Сеня кинулась к другу, забегала, засуетилась вкруг него, не зная, как его успокоить. Наконец, решилась, и бережно подхватив под голову и задние короткие лапы, подняла, прижала к себе, как ребенка, и стала укачивать. Проша затих, уткнулся носом в её плечо и засопел, довольный и успокоенный. А Сеня укачивала его и думала, как помочь незадачливому бедолаге нечистику, который водворился в её семье, чтобы жизнь в ней наладить, а сам так запутался, что сохнет теперь на глазах. Того и гляди развоплотится… Ну уж нет, она этого не допустит, на то они и друзья!

— Я вот думаю, — Проша высунул голову из-под её руки, — может, мне перемолодиться, а?

— Это как? — опешила Сеня.

— У нас так принято. Когда кто-то из домовых доживает до глубокой старости, — а стареем мы жутко медленно, ты же знаешь, — его силы слабеют, энергия иссякает… ну, как у всех! И тогда собирается целое скопище бесов, ведьм и нечисти всякой и домового перемолаживают. Это целый обряд сложный такой. Не все через это проходят — многие и погибают. А те, которые благополучно прошли, на особом счету: поручают им юных воспитывать. Вот я и думаю, может, мне выскочить из петли этой, попросить, чтоб перемолодили, а то иссяк я совсем…

Домовой соскользнул на пол, заложил лапы за спину и засеменил по комнате, одним глазком прищурившись, а другим поглядывая на девочку острым блескучим глазком.

— Прош, ну что ты такое несешь! — возмутилась Сеня. — Зачем от своего предназначения увиливаешь? Сам же мне говорил, что свыше тебе предназначено к людям вернуться. И не просто к людям — в семью! А ты что? Мы тут, можно сказать, того и гляди окочуримся, невесть что в доме творится, мафия наезжает, весь дом вверх тормашками, а ты — перемолаживаться… Нехорошо это… плохо! Перемолаживайся на здоровье — скатертью дорожка, только больше меня не мучай! Я же так привязалась к тебе, беспокоюсь за тебя… У меня от этих волнений температура поднимается!

И Сеня рухнула на кровать, зарылась лицом в подушки и слабо отбивалась от Проши, который рванулся к ней, чтобы её успокоить.