Шломо Вульф - Тяжелая вода

"Вот уж нет, - горячо возразил Фима. - И тут и там выразителями активного антисемитизма были отбросы общества, но защитниками этих отбросов от законного преследования, их гарантом было и есть государство." " Ладно, Маша коснулась ладонью руки Якова. - Расскажи-ка лучше, Фима, что было на очередном сборище, на которые ты без конца ходишь с тупым упорством и пустой надеждой..."

"Яша, можно я вас поцелую? - сказала она после того, как Фима живописал похлопывания по плечу и вообще поведение кладбищенского умельца на высоком собрании. - Если бы я могла, я бы и близко не подошла ни к тем, перед кем вы с Фимой распинались, ни к моим хозяевам. Вот уж кого я не понимаю, так этих богачей с их бездушными и бездарными виллами, огромными доходами. Если кому и есть что терять, если арабы нас отсюда выгонят, то это им, а не нам. У нас в любом следующем галуте через год-два будет тот же уровень бедности. А вы с Фимой, как и почти все олим - патриоты. Кто до хрипоты орет о недопустимости поступиться территорией, кто теряет силы и здоровье, чтобы навязать истинным хозяевам страны своипроекты водоснабжения? А те - словно заговоренные! Они же все чуть не поголовнолевые. Только и радуются, что сумели и землю, и воду отдать арабам. Словно у них в запасе где-то еще два-три равноценных Израиля на планете. Да они просто не представляют, как это было ужасно, когда под нами зашаталась страна. Вот мои хозяева остро интересуются, что будет с их деньгами, если в стране будет катастрофическое землетрясение и полетят банковские махшевы с памятью. А я помню, как вдруг в одночасье ушла из-под ног наша страна, и мы вынуждены были бежать, хотя достоверно знали от уже хлебнувших тут лиха родственников, что вовсе не на родину из галута, а наоборот бежим... У нас, как выяснилось, наш Киев и был в общем-то единственной для нас своей землей на планете. Со всеми его дураками и антисемитами. Я им пыталась как-то высказазать это - ведь иу вас нет нигде и ничего, кроме вашего, не моего - свое отечество я уже потеряла, - авашего Израиля. Но они же меня слушают не как человека. У них и до меня какие-то бессловесные рабы работали. Только что тем легче было объяснить дневное задание на иврите. Никто в мире не разговаривает с рабами, как с людьми. Да если бы они меня и согласились выслушать, то все равно мне не хватило бы иврита. Единственно, чего я добилась, так это подозрения, что я их ненавижу. Видно, в голосе или в глазах прочитали. Хитрые же страшно. Хозяйка с хозяином так переглянулись, что мне сразу стало ясно - открою еще раз свою поганую пасть и останусь без работы. А с нищетой мы уже знакомы.Это самое страшное из унижений. Олимы ни болезней, ни войны, ни смерти, ни землетрясения не боятся - они без работы панически боятся остаться. Так как безработица - путь к прогрессирующей необратимой депрессии, к окончательной потере личности, к разрушению души, которую страшнее потерять, чем тело. Не зря тут такой высокий процент самоубийств. Поэтому ваше, Яша, поведение единственный путь прочь от депрессии. Нормальное самоутверждение." "Я бы в жизни не посмел, - сказал Фима. - Это во снах да в мечтах я им и морды бил. Но наяву я все время думаю - а вдруг меня все-таки заметят, надо перетерпеть..." "Кто - заметит? - Яков Гольфер поднял свою ироничную еврейскую бровь. - Эта нелюдь? Зачем? Хоть один из них хоть на шекель из своих десятков тысяч в месяц будет меньше получать, если проигнорирует все до единого проекты спасения Израиля от любой напасти? Холеные советские компартийные вожди хоть придуривались, что болеют за общее дело, так как боялись, что я накатаю телегу в вышестоящую инстанцию. А тут все одинаковые. Хоть премьеру напиши - не прочтет и не ответит."

"Да уж точно, - налил себе с отвращением водки с детства непьющий еврей Фима. - Такое чувство, что все евреи, включая самых главных, как бы временно прописаны в гостинице с названием"Израиль". А постоянная прописка у них где-то в другом месте." "Зачем же вы имеете с этим Бейцаном дело!.." "Так ведь он один только и принял мое предложение." "И что же?" "Отослал экспертам. А те через пару месяцев прислали писульку в три строчки, что, мол, их посреднической конторе такие серьезные проекты не по карману. Им дай готовую запонку для галстука..." "Но, во-первых, такую, чтобы в мире не было лучше, - подхватил Яков, - и чтобы никто не умел, кроме людей спонсора ее сделать, и чтобы патент был на имяэтих людей..." "И денег на производство не надо было бы тратить, а прибыль была миллионы!" "Вот именно. В этом суть нашихвзаимоотношений с новым для нас научным израильским истеблишментом. А все эти посредники существуют только для того, чтобы не менее равнодушные к нам американцы, строящие из себя наших благодетелей, могли сделать вид, что верят заботе Израиля о новых гражданах. Бутафория, полезная только для придворной синекуры. Я с этой публикой дела не имею." "Но все-таки пришли на это совещание, - тихо сказала Маша. - И даже изложили им свои идеи..." "Пришел, - грустно кивнул Яков. - А что делать? Земля не может не вращаться, птица не может не летать. Я такой же дурак. А вдруг, думаю... Но я обращался только к этому Кацу, который чуть не уписался..." "Чуть не усцался, - строго поправила Маша. - На дне, как на дне, а в галуте, как в галуте. Мы попали с родины в галут... Из страны, где евреи говорили культурно по-русски, а их родители по-еврейски, мы добровольно переселились в галут, где за русский язык наших мальчиков режут арабоязычные израильтяне, а за еврейский -презирают и убивают арабоязычные израильтянки, как маму." "В вас говорит сиюминутная эгоистическая обида, а такая обида всегда слепа, - неуверенно начал Яков. - Я отдаю себе отчет, что сейчас теряю только что найденных новых друзей, но позволю себе выступить адвокатом дьявола, каковым вы считаете Израиль. В конце концов, это одна из немногих стран, где нет агрессивного населения, не считая относительно незначительной части мизраихим и арабов. В любом еврейском квартале любого города страны вы можете спокойно снимать деньги с каспомата глубокой ночью. Медицина для подавляющего большинства наших граждан несравненно доступнее и надежнее бывшей советской, не говоря о медикаментах. Все продукты питания доступны гражданам любого уровня, за исключением, на мой вкус, довольно неприятных, но дорогих и красивых деликатесов. После сибирских свирепых морозов я тут не могу нарадоваться на теплынь и солнышко, а январская зелень до сих пор представляются мне чудом из чудес. Да, нас тут принимают не так, как обещали сладкие сохнутовкие голоса, но такова природа любого коренного населения по отношению к чужакам. Попоробовал бы я агрессивно и настойчиво требовать вашу киевскую прописку взамен моей кемеровской. Навряд ли вы вообще со мной разговаривали бы дружески на эту тему, начни я качать права, что, мол, в соответствии с советской конститутцией, я не кемеровский подданный, а такой же советский гражданин, как и вы, а потому имею право поселиться в Киеве и предложить себя на место Фимы. Израильтяне в этом плане много лучше для меня, чем киевляне, москвичи или ленинградцы, которые даже здесь, на равном дне, нет-нет, а дают мне понять, что я не их сорта, а много хуже... Что же касается научного истеблишмента..." "Он прав, - воскликнулаМаша. - Он тысячу раз прав. Как тебя мурыжили, Фима, в Киеве и в Москве с твоими идеями!" "И то верно. Просто мы слишком много надежд возлагали на еврейскую страну, на то, что тут, "на Западе"... А люди, ты прав, Яша, везде люди. Только, когда я там излагал свой проект, то хоть один готов был меня улышать. А тут каждый слышит только себя!"