Алексей Плещеев - Житейские сцены

Спустя два месяца после этого Костин снова пришел к почтмейстеру, скучный и задумчивый.

— Ну вот, Трофим Степаныч, и ваша политика не вывезла,— сказал он, входя.— Что-то я теперь с собой сделаю? Служебная карьера кончена!

Почтмейстер с сожалением покачал головой.

— Плохо, Виктор Иваныч, плохо. Да неужели же только и свету в глазах, что в Мутноводске? Толкнитесь в другое место… Может быть, и получше что выпадет.

— Вы думаете, это легко?.. Нужно иметь связи, протекцию, которых у меня не бывало. Нашего брата, искателей мест, так и кишит в Петербурге. И это-то я получил случайно, благодаря одному товарищу. Пойду в учителя… Я в Петербурге давал уроки.

— Ну, что ж — и с богом! Разве это поприще менее полезно?

— Не то,— пользу на всяком поприще можно принести, была бы охота да уменье. Первое-то у меня есть; а вот второго-то хватит ли?

— Полноте. Вы человек умный, с понятиями… Нужно только в этой должности терпение иметь. Знаете, дитя неразумно: ему нужно все разжевать да в рот положить. Да постойте-ка… недели две тому Налимов, Яков Иваныч, судья здешний, искал учителя для какого-то знакомого помещика. Только каков этот помещик, не могу вас заверить. А хотите, я справлюсь; может, он еще не нашел.

— Вы меня много обяжете.

— А как условия?

— Да как хотите. Я не знаю: что дадут.

— Ну, хорошо… Завтра же дам вам знать.

— А ведь турухтановский городничий опять, шельма, вывернулся,— сказал почтмейстер, стоя на пороге передней, между тем как Костин надевал пальто.— А уж как было бедные жители-то обрадовались, что его спровадят…

Дня через два почтмейстер уведомил Костина, что учителя еще не нашли и что если он желает занять это место за тысячу рублей ассигнациями, то ему в скором времени будут высланы из деревни лошади. Деревня помещика Еремеева, куда должен был отправиться молодой человек, была в ста двадцати верстах от города Мутноводска. Костин согласился.

Семейство Никанора Андреича Еремеева сидело за вечерним чаем, когда к крыльцу господского дома подкатилась небольшая повозка, или лучше телега с верхом, запряженная парой тощих крестьянских лошаденок.

— Учитель! — крикнул, вставая с своего места и бросаясь к окну, старший сын помещика Ванечка, ходивший, несмотря на свои шестнадцать лет и вовсе не отроческую толщину, в курточке и отложном воротничке.

Младший сын, Петя, мальчик лет девяти, только поглядел боязливо на дверь, в которую должен был войти приехавший, и не издал никакого восклицания. Девочка Соня — самая маленькая из всех, сидевшая за столом на высоком стуле, заболтала ножонками и также прокартавила: уцытель! Жена Никанора Андреича, бледная и худощавая молодая женщина (он был женат в другой раз) и сестра его — старая дева, с оливковым цветом лица и подвязанной щекой — не сказали ни слова: но и их взгляды обратились по направлению к передней. Самого Никанора Андреича не было в комнате, и его кресло за чайным столом оставалось пустым; он находился на заднем дворе, где у него производились какие-то постройки, и толковал с плотниками.

Костин, сбросив с себя пальто, вошел в залу, где пили чай, и молча раскланялся всей компании.

— Очень рады,— слабым голосом произнесла хозяйка.— Не угодно ли чаю с дороги?

И как будто она сказала или сделала какую-нибудь непростительную глупость, покраснела, смешалась и потупила глаза в полоскательную чашку.

— Как, чай, не хотят… дорога не ближняя,— вымолвила старая дева, ни к кому не обращаясь особенно.

Ванечка бросился подставлять учителю стул.

— Не беспокойтесь,— пробормотал в свою очередь сконфуженный Костин, пожимая Ванечке пухлую красную руку, на которой каждый палец глядел каким-то Собакевичем.

И хозяева и приезжий несколько минут помолчали.

— Дорогу-то, я думаю, ужасно как размяло дождями,— сказал наконец Ванечка, стоявший за стулом учителя.

— Да, дорога плоха! — отвечал Костин, принимая от хозяйки чашку.

— Теперь за грибами идти можно,— заметил снова Ванечка.

— Позвольте узнать,— спросил Костин, обращаясь к хозяйке,— кто здесь мои будущие ученики?

— Вот Ванечка и Петя тоже,— отвечала хозяйка, указывая на обоих движением головы.— Ванечка в юнкера готовится, а Петю в корпус хотят отдать.

— Мне говорили, что младший сын ваш поступит в гимназию?

— Да, прежде так думали… Я просила Никанора Андреича, чтобы его по штатской службе пустить; он сначала хотел, а потом передумал.

— Братец желают, чтобы он инженером был,— вмешалась старая дева, которую называли Дарья Андреевна, неся в рот ложечку с медом: она по средам и пятницам постилась.

— Мне кажется,— возразил Костин,— что нельзя назначать мальчика заранее к тому или другому поприщу. Нужно сообразоваться с его наклонностями. Они впоследствии сами скажутся, а до тех пор полезнее для него общее, не специальное образование.

Костину хотелось выведать образ мыслей на этот счет хозяйки, которая понравилась ему с первого взгляда. Кроткое, доброе лицо ее и большие синие глаза, в которых сквозила какая-то затаенная скорбь, действительно способны были внушить невольную симпатию к Анне Михайловне.

Но она промолчала на возражение Костина и продолжала перетирать чашки. Зато старая дева не замедлила отозваться.

— Как это можно, помилуйте, на наклонности детские обращать внимание! Да мало ли у них к чему наклонности могут явиться. Они глупы. Разве им можно собственным рассудком жить? Они должны воле родительской повиноваться. На что родители их обрекут, тем они и должны быть. Родители уж, верно, зла своим детям не пожелают…

Костин, по своему обыкновению, хотел было ответить и на такую мудреную речь горячими юношескими опровержениями, да к счастью воздержался; но с этой же минуты почувствовал сильную антипатию к Дарье Андреевне как к существу черствому и глупому.

Между тем вошел Никанор Андреич в грязном, замасленном халате, когда-то желто-золотистого цвета, с длинным черешневым чубуком в руке. Как маленький Петя своим болезненным видом и робким взглядом напоминал мать, так физиономия Ванечки представляла живое подобие родительской физиономии, только несколькими десятками лет моложе. На красном и одутловатом лице господина Еремеева можно было ясно прочесть, что он не любил умерять страстей своих. Узкий лоб его, до половины заросший лесом черных с проседью и перпендикулярно стоявших волос, не обнаруживал признаков особенного ума. Отвисшая нижняя губа, черные глаза навыкате и большие усы придавали ему суровый вид.

— А, господин учитель! — сказал Никанор Андреич, входя.— Мое почтение. Давно вас ждали.