Анатолий Злобин - Бонжур, Антуан !

Мы по крупицам собирали разрозненное прошлое. Оно живет в Луи, и он передает его мне. Бросаем машину на обочине, углубляемся в лес. Я вижу обеспокоенно-ищущие глаза Луи: он вспоминает.

Стоит стеной зеленый лес. Стволы елей позеленели от старости. И пни зеленые. Все тут быльем поросло и зеленым мхом.

Но память живых нетленна. Глаза Луи светлеют, он перебегает на край обрыва, начинает рассказывать, изображая в лицах то, что было давным-давно: немецкий грузовик шел поверху, мой отец швырнул гранату и хорошо попал. В том бою партизанам досталось четыре автомата.

Шестой час мы крутимся в треугольнике Ла-Рош - Уфализ - Марш. Мы как бы очерчиваем по Арденнам гигантскую площадку, в центре которой все время остается зеленый массив, где была стоянка партизанского отряда. Тут Луи не блуждает. На этих дорогах, вьющихся по холмам, взбегающих на косогоры, перерезающих поля и выпасы, он чувствует себя как дома.

Спускаемся по петлистой дороге в Ла-Рош. Небольшой городишко уютно пристроился по берегам Урта. Со всех сторон его стиснули горы, на крутом холме - старая крепость.

Заехали в Марш. Тут же вспоминаю про Альфреда Меланже, ах, как необходим он нам сейчас! Луи с готовностью отправляется на поиски, но разве найдешь, мы даже улицы не знаем, к тому же нынче суббота, и мэрия закрыта.

Снова мчимся по автострадам, сворачиваем на асфальтовые просеки. Снова бросаем машину, шагаем в лес. Зеленые ели опять обступают меня как безмолвные вопросы. Удастся ли найти Альфреда и Матье Ру? А Мишель по кличке Щеголь? Как к нему подступиться? Почему черный монах не сказал мне прямо, что знаком с Жермен? А стихи-то, стихи, он как бы нарочно подложил их, хотя какой ему смысл докладывать мне о предательстве? Отвлекающий маневр? Кто же все-таки сказал ему о моем приезде? Вчера на собрании я задал этот вопрос молодому казначею секции, тот лишь руками развел.

Другое имя на могильном камне: Жермен Марке. Почему она не захотела дать нам адрес Альфреда? Что она умышленно не нашла его, это точно, я ни минуты в том не сомневался. А ее слова: "Прыгнул с моста". Да они же переворачивают всю картину ночного боя. Если "прыгнул с моста", значит, до того стоял на мосту. А по плану было задумано иначе: "кабаны" окружают мост, а не стоят на нем. В этом случае получается, что "кабаны" сами оказались окруженными. Недаром Антуан задал свой вопрос, переспросил: он вмиг разобрался, что скрывается за этим словом - прыгнул. Неясно только, отчего так вскипела Жермен, когда Антуан переспросил ее?.. Вопросов накопилось, что деревьев в лесу.

Луи радостно охлопывает ладонью шершавые бока старого чугунного котла, который мы нашли на месте бывшей стоянки. Трещал костер, в котле варилось мясо, ребята сидели на бревнышке у огня и вели свои разговоры. Ребята уходили отсюда, идут цепочкой по лесу среди зеленых стволов, мне даже кажется, что я вижу их далекие, неясные тени, они выходят на дорогу, чтобы там столкнуться с врагом, а после боя возвращаются к костру и вспоминают. Их мечты, тревоги, надежды ушли вместе с ними, мне горько, что я уже не узнаю об этом, но печаль моя чиста. Рядом со мной Луи, он передает мне свою память, и этот лес не скрывает от меня своих тайн.

Подаренная Антуаном карта расцвечена пестрыми знаками, весь зеленый массив в северной части Арденн усеян ими. Немало дел успел совершить отец. Но кто расскажет мне, что было на мосту? Вот мой вопрос, единственный и главный, все остальные вопросы лишь должны подвести меня к нему.

А здесь какой знак поставить? Давно уже не попадаются дорожные указатели, и я не могу точно определить, где мы: где-то за Ла-Рошем.

У дороги одинокий дом, сразу за ним громоздятся скалы.

Смотрю на Луи. Сунет в рот палец - причмокнет, сунет - причмокнет. А что? И в самом деле - проголодались. Вот Луи и остановился у придорожного ресторанчика.

На фасаде вывеска: "Остелла". Дом невелик, чист и опрятен. С мансарды призывно выглядывают веселенькие занавесочки.

В зале никого. На стене голова оленя с рогами, под ней карта Бельгии и чучело совы. Простые столы и стулья. Скромный бар с пестрыми бутылками. Дешево, но со вкусом.

Она вошла легко и почти неслышно. И дверь открылась также неслышно. Она вошла, высокая, с надламывающейся талией и огромными глазами тоскующей мадонны.

- Бонжур, мадемуазель, - сказал я и схватился за стул, чтобы не упасть от такой красоты. - Как вас зовут, мадемуазель?

- Тереза, мсье, - ответила она, даже не улыбнувшись, и в глазах ее цвета морской волны осталась та же пронзительная тоска. Не уловить мой акцент она не могла и потому повернулась к Луи в надежде, что тот лучше поймет ее. - Что вы желаете?

Они заговорили, на меня она даже не смотрела, а я глаз не сводил.

Как она очутилась в такой глуши? Какая тоска ее гложет?

Вера тоже стояла тогда в столовой. Я увидел ее, когда она морщила лоб перед стойкой, мучительно раздумывая, что взять с прилавка. И глаза у нее были такие же тоскующие. "Раз, два, три, - скомандовал я, - берем шпроты". Она засмеялась, и мы сели за столик. Оказалось, она только поступила в отряд, но летала с другим экипажем.

А через три недели, когда мы вышли из кино, она объявила: "Завтра полечу с вами". - "Сама напросилась?" - "Два раза ходила к Арсеньеву", похвастала она. "Ну и зря, - ответил я, - у нас же рейсы тяжелые". - "Я думала, ты обрадуешься. Хоть бы для приличия обрадовался". - "А чему тут радоваться? Ты это ты. А работа это работа". Она обиделась, и в глазах тоска сделалась. Я любил ее тоскливые глаза.

Тереза кончила разговор с Луи, бросила искоса изучающий взгляд на меня и пошла на кухню. Она шагала, не таясь, не думая о том, как она шагает, а это было как движение волны, которая накатывается и сейчас захлестнет. И над этой волной она, точно былинка на ветру, вот-вот надломится в талии, сама обернется волной.

Сейчас она уйдет, потом вернется с едой и еще раз появится, чтобы денежки получить. И все. Прощай, Тереза, я даже не поговорю с тобой, не узнаю, кто тебя обидел и отчего ты запечалилась.

Она принесла салат и бифштексы, однако не ушла на кухню, глянула на меня и осталась в зале, делая вид, будто поправляет вазочки на столиках. Женщины это сразу чувствуют, и, что бы там с ними ни творилось, они вступают в эту игру.

А я молчал как рыба. Мне только гадать: не такая, видно, она уж печальная, если вступила в эту игру, просто ей живется тут несладко, хоть и опрятно кругом, и бифштекс хорош. Да, место у нее небойкое. Прогорает Тереза, и не является за ней в эту глушь златокудрый принц, чтобы умчать ее за тридевять земель на реактивном ковре-самолете.

Заглядевшись, как она двигается, я неловко разрезал мясо и выронил нож. Соус пролился на брюки. Хорошо, что я был не в летной форме, а в спортивных брюках. Тереза обернулась. Я с виноватой улыбкой поднял нож, она подошла к столу, протягивая ко мне руку. Я отдал ей нож, бормоча слова извинения. Она прошла на кухню и вернулась, как волна накатилась, с новым ножом. Качнула шеей и снова уплыла.