Анатолий Злобин - Дом среди сосен

В книгу известного советского писателя Анатолия Злобина вошел роман «Самый далекий берег» (1965), посвященный событиям Великой Отечественной войны, повести и рассказы: «Дом среди сосен», «Снегопад», «Билет до Вострякова» и др., а также «Современные сказки» — цикл сатирических новелл.

Линия фронта. Пульсирующая четыре года огнем и кровью, длиною во многие сотни верст, капризно-извилистая, на одном из участков Северо-Западного фронта она раздвоилась и надолго застыла: на одном берегу озера Ильмень укрепились фашистские войска, на другом встали в оборону советские.

Здесь, на Северо-Западном фронте, и начинается боевой путь восемнадцатилетнего лейтенанта Анатолия Злобина. Последний звонок в московской средней школе, которую он успел окончить в июне 41-го года, слился для него с первыми залпами и разрывами первых авиационных бомб, сброшенных на нашу мирную землю, с рокотом танков, подступавших к Смоленску, где он вместе с другими москвичами строил оборонительные сооружения. А вскоре — военно-пехотное училище, огневой взвод 120-миллиметровых минометов, которым он командует уже с начала 1942 года. Боевое крещение в кровавом котле Демянской битвы, сорвавшей стратегические планы вермахта окружить Ленинград вторым кольцом и одновременно нанести удар по советским войскам, прикрывшим дальние подступы к Москве. И растянувшаяся на два года позиционная война в лесах и болотах, и оборона на берегу озера Ильмень.

Роман А. Злобина «Самый далекий берег» (1965), открывающий настоящий сборник, воплотил в своей образной ткани личный опыт автора, накопленный во время суровых испытаний, вобрал в себя его непосредственные переживания и наблюдения «с натуры». Отсюда — та доподлинность в изображении всех реалий военных операций, точность воспроизведения самого духа войны, чем прежде всего и подкупает он читателя. Но мы бы ограничили и даже исказили смысл и звучание романа, если бы ввели «биографический» и в его жанровое определение: «Самый далекий берег» — роман философский, нравственный, целеустремленный к решению проблем жизни и смерти, так тесно в войну сопряженных, проникнутый антивоенным пафосом.

Вчитаемся в первую главу романа, рассказывающую о полковых буднях, о быте и нравах, сложившихся в обороне. Вчитаемся вдумчиво — и увидим, что этот сложившийся и довольно устойчивый уклад жизни, по внешнему облику военный, куда в большей степени предопределен прежней, мирной жизнью солдат и офицеров, среди которых ни одного кадрового, их довоенными профессиями и занятиями, довоенной психологией. Они скорее работают и отдыхают, чем служат: ловят в Елань-озере рыбу, купаются, обстраиваются, обучают немудреным «номерам» собаку, ходят в штаб бригады на киносеансы. Ефрейтор Шестаков — «воин хороший, от немцев не прятался». Но больше всего озабочен он тем, чтобы и в армии устроиться как-нибудь по своей гражданской специальности. Лейтенант Войновский, недавний десятиклассник, мечтает о подвигах, но еще сильнее тоскует по любимой, для него еще только воображаемой девушке, и шлет в Горький, на дом связи письмо «девушке, не получающей писем с фронта». И уж совсем по-домашнему выглядит и блиндаж, и сам комбриг Рясной.

Но как ни широко развернуто автором это быто- и нравоописание, оно не имеет в романе самостоятельного, тем более самодовлеющего значения.

Роман «Самый далекий берег» строится на контрапункте, на борьбе двух тем — Жизни и Смерти. Война — это не только вооруженный конфликт между государствами, социально-политическими системами. Война — это физическое уничтожение, умертвление людей, личностей, это смерть. И разрешается этот контрапункт в романе высокой трагической нотой.

Батальоны Шмелева и Клюева штурмуют далекий и хорошо укрепленный фашистами берег, чтобы перерезать важные коммуникации противника. Но они догадываются еще и о том, о чем не говорилось в приказе: батальоны должны были вызвать смертоносный огонь «на себя», чтобы отвлечь фашистов от главного удара наших войск.

На последнем перед смертельной схваткой привале, на плоском и пустом ледяном поле Елань-озера Стайкин вспоминает — и, конечно же, не случайно — о японских смертниках и тут же экспромтом сочиняет веселую историю о том, как провел бы свои последние дни он, согласясь стать смертником. «Солдаты слушали Стайкина, пересмеиваясь, вставляя соленые словечки и шуточки, но когда Стайкин закончил, никто не смеялся. Все сидели молча и задумчиво». Они задумались о цене жизни. Миллион, назначенный веселым Стайкиным? Великая идея, о которой говорит замполит? «А зачем мне идея, если меня уже не станет, — размышляет практичный Шестаков. — Мертвому идея не нужна. Мертвому нужна жизнь... Может, я, товарищ капитан, не так выразился, только я честно скажу, а вы меня поправьте, если что, мне умирать не хочется».

«Я призываю вас не к смерти, а к победе», — отвечает замполит.

И батальоны идут на смерть, чтобы победить смерть, чтобы защитить от нее жизнь других, жизнь своей Родины.

Пулеметный и артиллерийский огонь прижимает штурмующих ко льду, усеянному вражескими минами, единственным прикрытием для них становятся... тела убитых товарищей. Полностью гибнет рота автоматчиков, прикрывая атаку с фланга. Гибнет Клюев с последней предсмертной мыслью о сыне, которого он так бы хотел увидеть после войны, ранним утром на этом берегу... И в какой-то момент Шмелеву приходит мысль о бессмысленности дальнейших жертв, о том, что он имеет право на отход: «Решись — и ты уйдешь отсюда. Ценой своей жизни ты спасешь других». Но тут же ему открывается самая высокая цена человеческой жизни: «Твоя жизнь принадлежит тем, с кем ты пришел сюда... Они стали мертвыми ради того, чтобы ты победил... Мертвые уже не победят, но живые должны победить, иначе мертвые не простят». И Шмелев поднимает оставшихся в атаку. Живые пошли на последний приступ. Они пошли — и взяли этот самый далекий берег, оставив на нем сраженными и Стайкина, и Шестакова, и Войновского. И горьким отблеском на оборванную юную жизнь Войновского ложится полученное им там, на ледяном поле, письмо от незнакомой девушки...

«Ваши батальоны сделали больше, чем могли», — говорит командарм Рясному. «Они не могли иначе, — объясняет Рясной, — у них просто не было иного выхода». У Шмелева выход был, но выбрал он подвиг, стоивший многим жизни, и выбрал сознательно, движимый не отчаянием обреченной жертвы, а чувством долга — перед погибшими, перед Родиной, Жизнью. А величие подвига А. Злобин укрупняет еще и неожиданной развязкой: выясняется, что железную дорогу, которую должны были, по плану операции, оседлать батальоны, немцы давным-давно демонтировали, укрепив рельсами блиндажи и доты на высоком берегу. Но тем самым подвиг обретает свой окончательный — нравственный — смысл.