Якоб Штелин - Подлинные анекдоты из жизни Петра Великого слышанные от знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге

Мудрый российский законодатель, царь Петр Великий всегда тщился быть примером строгого соблюдения законов. К духовным уставам имел он особенное уважение; в уголовных же делах был он тем паче не упросителен, чем больше злобы и умысла в преступнике примечал. Ежели дело касалось до убийства, то от его величества никогда не можно было ожидать или искать прощения; ибо он всегда утверждал, что злобою пролитая кровь вопиет о мщении, а не наказание злодеяний служит к величайшему вреду общества.

Некоторая придворная фрейлина её императорского величества Екатерины I, именем Гамильтон, по вертопрашной своей жизни умела два раза скрыть свою беременность и столь искусно могла утаить произведенных на свет мертвых или живых плодов, что ни однажды не подвергалась подозрению двора, но третий случай сделался ей пагубным. Умерщвленный младенец был найден, а обстоятельства госпожи Гамильтон привлекли всех на нее подозрения. По царскому повелению была она допрошена, и не только призналась в сем детоубийстве, но и в прежних двух. По сем была она осуждена на смерть, а предложенный царю приговор против её чаяния подписан; ибо никакие просители, да и самая царская благосклонность жизни ей исходатайствовать не могли. Вся сия отличность ничего была не в силах произвести в царе, соблюдавшем Божеские и государственные законы. Наступил день казни девицы Гамильтон; преступницу привели на лобное место, одеянную в белое шелковое платье с черными лентами. Царь сам не преминул быть при сем печальном зрелище, простился с нею и сказал ей: «Поелику ты преступила Божеский и государственный закон, то я тебя не могу спасти. Снеси с бодростию духа сие наказание, принеси Богу чистое молитвою покаяние и верь, что он твое прегрешение, яко милосердый судия, простит». Потом стала она на колени и начала молиться; а как царь отворотился, то получила она рукою палача смертный удар. [109]

Когда по смерти последнего патриарха Адриана патриаршеское место в Москве за тогдашнею войною многие годы оставалось не занятым, то часто от верховного духовенства было предлагаемо занять порожнее место паки достойным начальником церкви. Сей монарх, которому небезызвестно было то неудовольствие, которое имел его родитель царь Алексей Михайлович от тогдашнего патриарха Никона и сколько ему стоило трудов сделаться наконец над ним полномощным; и по сему самому давно уже он предпринял намерение не установлять патриарха. Чаятельно мнение сие подтвердил Новгородский архиепископ Феофан Прокопович, который во всех намерениях Петра Великого совершенно согласовался и к споспешествованию оных всегда сему монарху был предан, а потому и был правою его рукою именован. И так, когда император Петр Великий, по многим на предложение от духовных особ отговоркам, на конец решился впредь не избирать патриарха, то сей архиепископ сделал ему предложение вместо патриарха учредить святейший Правительствующий синод. Когда сие в 1721 году в самом действии последовало и по желанию царскому вышел от архиепископа Феофана превосходный Духовный регламент и катехезис в осьмую долю листа, с обстоятельными истолкованиями и доводами из Священного Писания, то думал сей монарх, что уже больше не будут требовать патриарха. Но не взирая на то, большая часть главнейшего духовенства, выключая упомянутого архиепископа Феофана, всегда в том мнении пребывала и надеялась получить патриарха. Во время присутствия монаршего в Синоде, как обыкновенно сие часто случалось, было ему сверх чаяния его предложено о патриархе; вдруг пришел он в гнев и, ударив себя в грудь, сказал: «Вот вам патриарх». После сего уже никогда не слышно было, чтоб кто упомянул о патриархе или изъявил малейшее о том желание.

Таким образом слышал я от канцлера графа Бестужева, рассказывавшего сие приключение за обеденным своим столом. Но тому противоречил императорский кабинетный секретарь Иван Антонович Черкасов: он утверждал, что царь одною рукою ударил себя в грудь, а другою обнаженным своим кортиком ударил плашмя по столу, с гневом произнеся означенные слова: «Вот вам патриарх». [110]

Петр I имел великое почтение к Царю Ивану Васильевичу, и в разговорах о сем нервном Монархе всея России часто доказывал, что он заслуживает название Великого. Сие мнение о царе Иване Васильевиче изъявил он некогда публично в Москве при следующем случае: во время торжества при заключении мира со Швециею (в 1721 году), когда лес город был иллюминирован, Герцог Голштинский, бывший потом зятем Петра Великого, приказал поставить пред своею квартирою в Немецкой слободе иллюминированные триумфальные вороша. На сих воротах с одной стороны изображен был Петр Великий в триумфе, а с другой царь Иван Васильевич, составивший победами своими из многих разных княжеств одну великую монархию; и потому изображен он был едущий в триумфальной колеснице по гербам российских княжеств; тогда как Петр Великий представлен был в такой же колеснице, едущий по гербам и именам завоеванных им земель и городов. Сие изображение не заслуживало одобрения от всех зрителей. Многие думали, что в оном царь Иван Васильевич весьма неудачно сравнен был с таким монархом, которого весь Сенат наименовал отцом отечества. Государь, ездя в тот вечер по городу и осматривая разные изображения на иллюминациях, приехал и туда, остановился у триумфальных ворот и рассматривал весьма пристально помянутое изображение.

Герцог тотчас вышел на улицу принять его величество и благодарить за высочайшее его посещение. Он извинялся пред Государем в том, что за краткостью времени и по недостатку живописцев не мог сделать иллюминации лучше и достойнее его величества. Но императору сие изображение так понравилось, что он, обняв Герцога, поцеловал его и сказал публично: «Эта выдумка и это изображение – самые лучшие из всех иллюминаций, какие только я во всей Москве видел. Ваша Светлость представили тут собственные мои мысли. Этот Государь (указав на царя Ивана Васильевича) мой предшественник и пример. Я всегда принимал его за образец в храбрости; но не мог еще с ним сравняться. Только глупцы, которые не знают обстоятельств его времени, свойств его народа и великих его заслуг, называют его тираном». Сии краткие и многозначащие слова государь объяснял и подтверждал после в пространном разговоре, войдя с герцогом в его дом, где он в самом веселом расположении пробыл до глубокой ночи. [111]