Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3)

- Членов парткома прошу задержаться. Есть поручение райкома.

Комсомольские и профсоюзные активисты, редактор и корреспонденты институтской многотиражки, заместители директора и деканы быстро покинули кабинет.

- Pitiful is the fate of outcasts! - вздохнув и воздев руку над головой, нараспев произнес Чижак, выходя последним. Бивень проводила его убийственным взглядом:

- Тарабарщины нам не хватает!

- Шекспир! - смеясь, пояснил Иван.

- Пушкиным, Пушкиным следует увлекаться! - парировала Бивень. Оправила борта бежевого костюма, ладно облегавшего ее могучую фигуру, громко прочистила нос и, глядя в упор на Ивана, заговорила:

- Партия разворачивает борьбу за чистоту советской науки, за ее несомненный приоритет в ведущих, фундаментальных областях и направлениях. Историческая справедливость требует, чтобы величайшие вклады Ломоносова и Лобачевского, Павлова и Менделеева, Сеченова и Пирогова, Вернадского и Циолковского в мировую научную сокровищницу были оценены по праву. А то ведь у нас на каждом университетском и институтском углу только и слышишь Эйнштейн да Ньютон, Резерфорд да Максвелл, словом, сплошные Гуттенберги да Цуккерманы. При всем при этом мы-то с вами что, кто, откуда? Иваны, не помнящие родства? Безродные космополиты? - Мария Трофимовна смахнула мощной дланью пот с крупного носа, отвислых щек, изрезанного глубокими морщинами лба, порылась в большой кожаной сумке, выбрасывая из нее на стол ключи, газеты, блокноты, клочки бумаги. Наконец, вытащила то, что искала - книгу в твердом переплете, показала обложку Ивану:

- Это ведь ваша "работа"?

Слово "работа" она произнесла с нескрываемым осуждением. - Ваша? Разумеется.

Иван крайне удивился, увидев в руках Бивень свою книгу. Еще сегодня он звонил директору "Учпедгиза" и тот клятвенно уверял его, что сигнала они до сих пор не получили. Это была та долгожданная монография "Американская система образования - свершения, проблемы, планы". И ее он вынашивал в раздумьях и мыслях - как мать ребенка под своим сердцем, писал долгими ночами, переписывал целые главы, консультировался с самыми прогрессивными умами отечественной педагогики. Три дня назад на совещании в министерстве Калашников показал ему, как он сказал, первый и пока единственный экземпляр.

- Мне так не терпелось ознакомиться с вашей работой , - сказал министр Ивану. - Учпедгизовцы мне и потрафили. Знакомлюсь, знаете ли с превеликим любопытством. Да-с!

И он улыбнулся. И улыбка его показалась Ивану хищной. И злорадной. Министр дал трепетавшему автору подержать его детище в руках, но тут же и отобрал.

- Хочу вечерком дочитать. А вы получите в издательстве ваши авторские экземпляры.

И вот она, его книга, в руках у Бивень, а у него ее до сих пор нет.

- Монография! Пятьсот с лишним страниц текста, - продолжала Мария Трофимовна. - И все во славу просвещения самой кровавой, самой реакционной, самой враждебной нам страны - Соединенных Штатов Америки. Оказывается, капитал?его препохабие имеет лучшие в мире школы, лучших преподавателей и тамошние университеты готовят лучших на земле специалистов.

Лица членов парткома выражали недоумение, удивление. Заместитель секретаря, заведующий кафедрой философии, Муромцев, с которым Иван советовался по новейшим направлениям американской нравственно-воспитательной мысли, с явным сомнением в голосе спросил Ивана:

- Это что - правда? Я же знакомился со многими главами. Там ничего даже отдаленно похожего на то, о чем говорит Бивень, не было.

- Мария Трофимовна книгу не читала, - сдерживая желание закричать во весь голос, ответил Иван. - Так что ее мнение - некомпетентно.

- Нет, очень даже компетентно! - запальчиво возразила она. - Я действительно ваше сочинение не читала.

- Как же вы тогда... - перебил ее с возмущением Муромцев.

- А вот так же! - не дала ему продолжить Бивень. - Я была сегодня в министерстве и сам министр передал мне вкратце квинтэссенцию этой "монографии". Особенно его возмутили тезисы о великих преимуществах американской политехнизации школы.

Бивень продолжала говорить, а Иван вдруг вспомнил свой довольно давний спор с Калашниковым. Яблоком раздора, помнится, была цель, ради которой и должно осуществляться политехническое обучение: подготовка всесторонне развитого члена общества с многими полезными навыками или узкого специалиста, владеющего к окончанию обучения определенной специальностью, которая и определит его жизненный путь. Иван стоял на первой позиции, которая определялась главенством личности. Калашников же утверждал "коллективистскую педагогику", примат коллектива над индивидуальностью профиль обучения индивида определялся интересами сообщества и им подчинялся.

- Буржуазный индивидуализм есть проявление социального паразитизма. И не толкуйте мне, пожалуйста, о взглядах Крупской на этот вопрос. Старуха после смерти Ильича постепенно выжила из ума.

- А Потемкин? - изумленный подобным высказыванием вопрошал Иван.

- Потемкин? - пренебрежительно ухмыльнулся Калашников. - Его мировоззренческие концепции в области педагогики вообще не выдерживают никакой критики. Не Песталоцци, нет!

- Министр сказал, что рад был перехватить сигнал этой книги, злорадно сообщила Бивень. - "Наш долг - предотвратить идеологическую диверсию". Сейчас решается вопрос о том, чтобы пустить тираж под нож. Центральный Комитет, сам товарищ Сталин учат нас вести неустанную борьбу против протаскивания чуждых нам идей и теорий.

Бивень закурила, всем своим видом давая понять, что разговор отнюдь не закончен.

"Злопамятный мужичек, этот Калашников, - думал Иван, ошарашенный последними словами секретаря. - Тираж под нож? Десять лет труда коту под хвост?! Ну это мы еще посмотрим, еще повоюем. Правда, время малоподходящее - постановления ЦК по революционной бдительности в литературе, музыке, науке, кампания по утверждению исторической аксиомы: "Россия - родина слонов", аресты в Ленинграде - что это, как не грозные индикаторы нового, мощнейшего закручивания гаек? Верно говорил Сергей: "Миллионы побывали с войсками в Европе, и - как и после войны 1812 года - в России вновь великое брожение умов. А мы знаем лишь один, но верный способ нейтрализации брожения умов - ликвидацию этих самых умов".

Бивень меж тем демонстративно пересекла весь кабинет, распахнула сейф, достала красную сафьяновую папку, вернулась на место.

- Наш директор, увы, не только хромает политически, - Мария Трофимовна притворно закатила глаза, потом обвела пытливым взглядом членов парткома. "Что еще придумала эта злобная баба?" - Иван машинально взял из протянутой ему кем-то пачки папиросу, но прикуривать отказался.

- У него, оказывается, еще и моральная хромота, - Бивень раскрыла папку, подняла конверт, демонстрируя его сидевшим за столом. - Это письмо остановила наша советская цензура. Ваше письмо, адресованное некой иностранке, не так ли?