Иван Тургенев - Новь

Татьяна явилась с приборами, салфетками, судками. Пока она накрывала на стол, она рассказывала о том, что происходило на фабрике.

- Хозяин приехал из Москвы по чугунке - и пошел бегать по всем этажам, как оглашенный; да ведь он ничего как есть не смыслит, а только так, для, виду действует, для примеру. А Василий Федотыч с ним, как с малым младенцем; а хозяин хотел какую-то противность учинить, так его Василий Федотыч сейчас отчеканил; брошу, говорит, сейчас все; тот сейчас хвост и поджал. Теперь вместе кушают; а хозяин с собой компаньона привез...Так тот только всему удивляется. А денежный, должно быть, человек, этот кумпаньон, потому все больше молчит да головой потряхивает. А сам толстый-претолстый! Туз московский! Недаром пословица такая слывет, что Москва у всей России под горою: все в нее катится.

- Как вы все примечаете! - воскликнула Марианна.

- Я и то заметливая, - возразила Татьяна. - Вот, готов вам обед. Кушайте на здоровье. А я тут малость посижу, на вас погляжу.

Марианна и Нежданов принялись есть; Татьяна прикорнула на подоконник и подперла щеку рукою.

- Погляжу я на вас, - повторила она, - и какие же вы оба молоденькие да кволенькие... Так приятно на вас глядеть, что даже печально! Эх, голубчики мои! Берете вы на себя тяготу невмоготу! Таких-то, как вас, пристава царские охочи в куролеску сажать!

- Ничего, тетушка, не пугайте нас, - заметил Нежданов. - Вы знаете поговорку: "Назвался груздем - полезай в кузов".

- Знаю... знаю; да кузовья-то пошли ноне тесные да невылазные!..

- Есть у вас дети? - спросила Марианна, чтобы переменить разговор.

- Есть; сынок. В школу ходить начал. Была и дочка; да не стало ее, сердешной! Несчастье с ней приключилось: попала под колесо. И хоть бы разом ее убило! А то - мучилась долго. С тех пор я жалостливая стала; а прежде - что жимолость, что я. Как есть дерево!

- Ну, а как же вы Павла Егорыча-то вашего - разве не любили?

- Э! то особ статья; то - дело девичье. Ведь вот и вы - вашего-то любите? Аль нет?

- Люблю.

- Оченно любите?

- Очень.

- Чтой-то... - Татьяна посмотрела на Нежданова, на Марианну - и ничего не прибавила.

Марианне опять пришлось переменить разговор. Она объявила Татьяне, что бросила табак курить; та ее похвалила. Потом Марианна вторично попросила ее насчет платья; напомнила ей, что она обещалась показать, как стряпают...

- Да вот еще что! Нельзя ли мне достать толстых суровых ниток? Я буду чулки вязать... простые.

Татьяна отвечала, что все будет исполнено как следует, и, убрав со стола, вышла из комнаты своей твердой, спокойной походкой.

- Ну, а мы что будем делать? - обратилась Марианна к Нежданову - и, не давши ему ответить: - Хочешь? так как только завтра начнется настоящее дело, посвятим нынешний вечер литературе. Перечтем твои стихи! Я судья буду строгий.

Нежданов долго не соглашался... однако кончил тем, что уступил, - и стал читать из тетрадки. Марианна села близко возле него и глядела ему в лицо, пока он читал. Она сказала правду: судьей она оказалась строгим.

Немногие стихотворения ей понравились: она предпочитала чисто лирические, короткие и, как она выражалась, не нравоучительные. Читал Нежданов не совсем хорошо: не решался декламировать - и не хотел впадать в сухой тон; выходило ни рыба ни мясо. Марианна вдруг перервала его вопросом: знает ли он удивительное стихотворение Добролюбова, которое начинается так: "Пускай умру печали мало", - и тут же прочла его - тоже не совсем хорошо, как-то немножко по-детски.

Нежданов заметил, что оно горько и горестно донельзя, - и потом прибавил, что он, Нежданов, не мог бы написать это стихотворение уже потому, что ему нечего бояться слез над своей могилой... их не будет.

- Будет, если я тебя переживу, - произнесла медлительно Марианна - и, поднявши глаза к потолку да помолчав немного, вполголоса, как бы говоря с самой собою, спросила:

- Как же это он с меня портрет нарисовал? По памяти ?

Нежданов быстро обернулся к ней...

- Да; по памяти. Марианна удивилась, что он отвечал ей. Ей казалось, что она этот вопрос только подумала.

- Это удивительно... - продолжала она тем же голосом. - Ведь у него и таланта к живописи нет. Что я хотела сказать... - прибавила она громко, - да! насчет стихов Добролюбова. Надо такие стихи писать, как Пушкин, - или вот такие, как эти добролюбовские: это не поэзия... но что-то не хуже ее.

- А такие, как мои, - спросил Нежданов, - вовсе не следует писать? Не правда ли?

- Такие стихи, как твои, нравятся друзьям не потому, что они очень хороши, но потому, что ты хороший человек - и они на тебя похожи.

Нежданов усмехнулся.

- Похоронила же ты их - да и меня кстати!

Марианна ударила его по руке и назвала злым...

Скоро потом она объявила, что она устала - и пойдет спать.

- Кстати, ты знаешь, - прибавила она, встряхнув своими короткими, но густыми кудрями, - у меня сто тридцать семь рублей, - а у тебя?

- Девяносто восемь.

- О! да мы богаты... для опростелых. Ну - до завтра!

Она ушла; но через несколько мгновений ее дверь чуть-чуть отворилась - и из-за узкой щели послышалось сперва: "Прощай!" - потом более тихо: "Прощай!" И ключ щелкнул в замке.

Нежданов опустился на диван и закрыл глаза рукою... Потом он быстро встал, подошел к двери - и постучался.

- Чего тебе? - раздалось оттуда.

- Не до завтра, Марианна... а - завтра!

- Завтра, - отозвался тихий голос.

XXIX

На другой день поутру рано Нежданов постучался опять в дверь к Марианне.

- Это я, - отвечал он на ее вопрос: кто там? - Можешь ты ко мне выйти?

- Погоди... сейчас.

Она вышла - и ахнула. В первую минуту она его не узнала. На нем был истасканный желтоватый нанковый кафтан с крошечными пуговками и высокой тальей; волосы он причесал по-русски - с прямым пробором; шею повязал синим платочком; в руке держал картуз с изломанным козырьком; на ногах у него были нечищеные выростковые сапоги.

- Господи! - воскликнула Марианна, - какой ты... некрасивый! - и тут же быстро обняла его и еще быстрей поцеловала. - Да зачем же ты так оделся? Ты смотришь каким-то плохим городским мещанином... или разносчиком ... или отставным дворовым. Отчего этот кафтан, а не поддевка или просто крестьянский армяк?

- То-то и есть, - начал Нежданов, который в своем костюме действительно смахивал на мелкого прасола из мещан - и сам это чувствовал и в душе досадовал и смущался; он до того смущался, что все потрогивал себя по груди растопыренными пальцами обеих рук, словно обчищался ... - В поддевке или в армяке меня бы сейчас узнали, по уверению Павла; а эта одежа - по его словам... словно я другой отроду и не нашивал! Что не очень лестно для моего самолюбия, замечу в скобках.

- Разве ты хочешь сейчас идти... начинать? - с живостью спросила Марианна.

- Да; я попытаюсь; хотя... по-настоящему...