Надежда Венедиктова - Интимный кайф эволюции

- Можем ли мы гарантировать, что это мгновение обладает подлинностью настоящего? - вкрадчиво спросил рыжеволосый, на секунду его лицо потухло и вспыхнуло снова. - Что мы выявлены в нем полностью? Что его грандиозность актуализирована?

Он неожиданно спрыгнул с кафедры и галантно помог взойти на нее молодой даме в бело-зеленом, подчеркивающем ее узкое смуглое лицо. Жугович представил ее как Мари-Луизу К., доктора философии из Монтевидео, и звякнул колокольчиком, хотя быстрая смена ораторов уже вызвала тишину - из приоткрытых окон явственно пахнуло летом, оно поплыло по рядам, оседая на губах и ресницах и смягчая мимику налетом полуденной неги, в которой мерцали ночные звезды.

Мы отсутствуем в своей жизни и отсутствуем сейчас, задумчиво сказала доктор К., это отсутствие началось давно, с первых шагов человечества, и проходит через все эпохи, меняя лишь пластику выражения - если древние мигрировали от себя в мифы, пирамиды, мраморные статуи, отшельничество и т.д., то сейчас мы мигрируем в потребление, виртуальность и изобретаем все новые формы, ибо вынести настоящее очень трудно.

Быстров кивнул в свое бытие, изрядно потрепанное борьбой с настоящим, и высоко поднятыми руками изобразил бесшумный хлопок, чтобы подбодрить доктора К.

То, что мы почти всегда отсутствуем в настоящем, продолжала она, используя его как сырье для будущего или спасаясь бегством в прошлое, то, что мы платим за предсказания и антиквариат деньги, украденные у настоящего, лишь подтверждает нашу изначальную неукорененность в нем. Очевидно, что изгнание из рая нужно трактовать как выпадение из настоящего.

Доктор К. сделала глоток воды из отпотевшего бокала. Ее задумчивость возрастала, словно она сидела на террасе в кресле-качалке и смотрела вдаль Быстрову казалось, что он слышит ее дыхание на этой террасе, легкое поверхностное дыхание человека наедине с собственным зрением, расфокусированным до метафизической всеядности; он машинально подстроился под этот дыхательный ритм, и чужое зрение накрыло его волной, затопив его собственный взгляд, - зрячесть двоилась, порождая свой свет, и Быстров наслаждался ее двусмысленной четкостью.

Вероятно, непредсказуемость и опасность первобытного существования, продолжала доктор К., делали настоящее столь невыносимым, что сознание удрало в кусты прошлого и будущего, оставив тело лицом к лицу с непереваренным хаосом мгновения. Мировая история, которую мы культивируем, есть история отсутствия, история дезертирства сознания. А то, что происходит в последние годы, это вакханалия, развязанная сознанием, чтобы придать своему бегству масштабность, очередной выверт глобализации.

Доктор К. вздохнула, порывисто и сладостно, как влюбленная девочка.

Некое праздничное легкомыслие попробовало на язык присутствующих - по залу прошел слабый шумок оживления, день отступал вглубь, освобождая место для свободы, в которой предметы и желания отбрасывали тень в противоположную сторону и любая катастрофа имела на выходе победителя, имя которого принадлежало каждому в зале - общность имени, как утренняя дымка над озером, возвращала лицам свежесть.

- Я пытаюсь открыться настоящему прямо сейчас, у вас на глазах, - молодая женщина на кафедре вслушивалась в себя, - но удается ли мне это?

Быстров обнаружил, что его собственное присутствие в нем самом слабо плеснулось через край и обрело тяжесть воды в ведре; окружающие, здание и Иерусалим погружались в эти воды, расходясь кругами и смывая границы в слепящее пространство, где он был еще незнакомцем и гостем, хотя и догадывался, что все это принадлежит ему по праву рождения.

- Выносимо ли настоящее в принципе? - на мгновение доктор К. раскрыла выражение лица, как веер, и ее нагота, цивилизованная, смущающаяся своей власти, не знающая бега по холмам и хмельного упоения пляской под луной, проступила сквозь ткань, рефлексируя с утонченностью японского ландшафта. Вот главный вопрос, на который мы должны найти ответ, чтобы иметь реальную точку отсчета.

Следующие два часа зал был подобен Колизею - ораторы сражались, как львы, и редкие паузы ошеломляли.

Одни с пеной у рта утверждали, что все игры с прошлым - это профанация индивидуального и отказ от собственной личности, от сократовского "познай самого себя" в пользу паразитизма на чужой жизни, поверхностное обжорство чужими эмоциями, уводящее человека все дальше от самого себя.

Другие доказывали, что это продолжение сократовской установки, что за два с половиной тысячелетия в человеческом сознании кое-что изменилось, но уважаемые оппоненты умудрились не заметить этого, хотя еще Тейяр постулировал, что мы не просто изменение степени, а изменение природы как результат изменения состояния.

Слушая и готовясь к своему выступлению, Быстров пытался удержать невесомую пыльцу настоящего, навеянного доктором К.; смотритель зала, включивший кондиционеры и принесший еще несколько бутылок минеральной воды, выглядел аборигеном, обслуживающим понаехавших крикливых археологов, которые раскапывают могилы его предков, чтобы придать историчность его заскорузлым рукам и привычке шмыгать носом.

Тучный бельгиец, сразу опорожнивший два стакана, дотошно описал методику, по которой его группа исследовала реакцию прошлого на массовые вторжения. Прошлое Запада толерантнее к интервенциям и активнее вступает в контакт, в некоторых случаях зафиксировано явное стремление модернизировать ближний контекст в ответ на регулярное проникновение. В этой части исследование скорее подтвердило выводы Оскара Диаса о том, что прошлое обладает некоей потенцией к развертыванию вперед, вдогонку настоящему, но вряд ли имеет смысл однозначно интерпретировать это как вкус к власти, не исключено, что это всего лишь не известное ранее свойство времени, своего рода инерционный след линейного движения.

Бельгиец промокнул лоб красным платком, тяжело переступил с ноги на ногу.

Его слушали внимательно, многие делали записи, но само внимание, окольцовывая, уже претендовало на самостоятельность и неожиданную эксцентричность, как если бы содержимое камня вдруг выбросилось из окна, протестуя против диктата формы и предназначения.

Прошлое Востока, продолжил бельгиец, почти непроницаемо и держит дистанцию, более того, с увеличением антропологической нагрузки оно как бы становится еще более прошлым, размывает хронологию вглубь, в доисторическое измерение; складывается впечатление, что восточное прошлое блефует с иновременцами, отстаивая свою девственность.

По залу прошло несколько смешков, но бельгиец был серьезен - мимика утяжеляла его лицо до значительности пирамиды, надвигающейся на путника с каждым шагом.