Владимир Войнович - На пыльных тропинках

-Этот-то все лежит. Больной, что ли?

И она же иронизировала по поводу жалоб моей тогдашней жены:

- Клопы, говорит, замучили. И откуда у них клопы? Это у мене клопы, у мене ж мебель.

Лежал я все-таки не всегда. Иногда вставал и перепечатывал напи-санное на дряхлой машинке, у которой не было вопросительного и вос-клицательного зна-ка, что, как считал Лейбсон, влияло на мой стиль, делало его спокойным и урав-новешенным, без лишних вопросов и неуместных восклицаний. Перепечатав на-писанное, я разносил свои сочинения по редакциям, из которых потом на краси-вых бланках приходили вежливые ответы, что тему я затронул интересную и значительную, но исполнение, к сожалению, не достигло уровня замысла. И в конце следовали советы трудиться, учиться у мастеров, читать статью Маяков-ского "Как делать стихи" и книгу Исаковского "О поэтическом мастерстве". (Я впоследствии советовал самодеятельным стихотворцам то же самое).

Однажды я шел в очередную редакцию со своим тогдашним приятелем Костей Семеновым и в каком-то из переходов мертолим встретился нам приятель Семе-нова Ян Полищук, известный в те годы писатель-юморист. Он работал замести-телем главного редактора редакции сатиры и юмора всесоюзного радио. (Не представляю, как сказать это короче.) Редакция выпускала в эфир юмористиче-ские програм-мы "Веселый спутник" и "С добрым утром".

- Слушайте, ребята, - сказал Полищук, - мне нужен срочно младший редак-тор. Нет ли у вас хорошего молодого человека, но без больших претензий?

- А вот, - отреагировал Костя, показывая на меня, - вот хороший молодой человек без больших претензий.

- Ты бы пошел младшим редактором? - Полищук смотрел на меня с недовери-ем.

Боясь не упустить возможность, но в то же время не уронить себя, я сказал лениво, что в общем мог бы поработать.

- Да, - сказал он, - но зарплата, к сожалению, только тысяча рублей. Потом, может быть, прибавим. А пока только тысяча.

Тысяча рублей! Каждый месяц тысяча рублей! Этот человек даже не пред-ставлял, какой баснословной казалась мне тогда эта сумма. (Это было накануне денежной реформы, после которой тысяча превратилась в сто).

На следующий день чуть в начале одиннадцатого утра, я вошел в новое, толь-ко что построенное здание радиокомитета у метро "Новокузнец-кая". У входа ми-лиционер, проверял пропуска.

- Ты что опаздываешь, - накинулся на меня Полищук, нетерпеливо вышаги-вавший по коридору этажа. На котором мы условились встретиться . - Я тебе ска-зал в десять, значит, в десять. Ладно, пошли.

Я не успел пробормотать что-то в свое оправдание, как он распахнул обитую черной кожей дверь, на которой было написано: "Н.Т.Сизов"

Мы оказались сначала в большой приемной, а потом еще через две черные двери попали в кабинет, в каких я до того никогда в жизни не бывал.

Самый большой кабинет, в котором мне приходилось бывать был кабинет председателя Приморского райисполкома в Крыму, но разве можно сравнить то помещение с тем, которое я увидел сейчас?

Паркет, старинная мебель, хрустальная люстра, за широченным столом сидит какой-то видимо, очень важный начальник и пишет что-то, наверное, тоже бе-зумно важное.

- Здравствуйте, Николай Трофимович! - радостно приветствовал начальника его Полищук. - Вот, пришли.

Я оробел и невольно скосил глаза на свою одежду. Пиджак у меня был в об-щем более или менее еще ничего, но брюки, брюки... Даже сейчас страшно вспомнить. Внизу бахрома, колени пузырят-ся. Ботинки стоптаны. Подобно ге-рою одного из рассказов О'Генри, я быстро пересек широченное пространство кабинета и стал перед начальником, загородив свою нижнюю часть столом, го-товый перегнуться через крышку и пожать руку, если она мне будет протянута. Впрочем, я бы не удивился, если бы сидящий за столом просто кивнул мне голо-вой, как это делали другие начальники, например, тот же председатель райис-полкома .

Но этот повел себя совсем неожиданно. Что-то там дописав, он отложил ручку и, цветя дружелюбнейшей улыбкой, поднялся и стал медленно огибать стол, чтобы приблизиться ко мне. Демонстрируя свою демократичность, он при этом выглядел очень внушительно и даже показался мне немного похожим на Стали-на, хотя был без усов и без трубки.

- Ну, здравствуйте, - сказал он, сердечно пожимая мне руку. - Мне о вас уже говорили. Значит, вы согласны у нас работать?

- Ну да, - сказал я, - мне это было бы интересно.

- Но вы знаете, что зарплата у нас небольшая?

Да, я слышал, но меня зарплата не интересует, - сказал я, давая понять, что явился сюда исключительно ради высших идейных соображений.

Кажется, я попал немного впросак. Услышав мои слов он слегка нахмурился и посмотрел на меня внимательно.

- Ну почему же не интересует? - сказал он. - Мы материалисты, и нам неза-чем лицемерить.

Я смутился. Мы, конечно, материалисты, но когда я, работая на стройке, вы-ражал (очень редко) недовольство оплатой труда, меня попрекали отсутствием коммунистической сознательности и говорили, что мы, со-ветские люди, родине служим не за деньги.

Я попытался переориентироваться и сказал, что зарплата меня конечно инте-ресует, но и творческая сторона дела мне тоже не безразлична, тем более, что я сам склонен к сатире и юмору и тут я выложил на стол два своих весьма убогих стишка, у которых были однако те достоинства, что одно из них было опублико-вано в "Юности", а другое в "самой" "Правде".

Тот факт, что я печатался в главной партийной газете (это было один раз в подборке "Стихи рабочих поэтов" убедил Сизова в том, что он имеет дело с "нашим" человеком, он опять заулыбался и вопросов анкетного характера почти не задавал. Только спросил, кто мои родители. Я сказал; мать - учительница, отец - журналист, работает в городской газете в Керчи. - Коммунист? - спросил Сизов.

Я замялся. Мой отец когда-то был коммунистом, но только до 36 года, когда его перед арестом и посадкой в тюрьму исключили из партии за преступление заключавшееся в том, что он не верил в построение полного коммунизма в одной отдельно взятой стране, считая, что это может случиться только во всех странах одновременно после мировой революции.

- Ну, это вовсе не обязательно вашему отцу быть членом партии, - заметив мои колебания, опять демократично улыбнулся Сизов.

Владимир Николаевич имеет в виду, - пришел мне на помощь мой Полищук, что если его отец работает в газете, то, конечно же, он коммунист.

- Да, да, да,- торопливо подтвердил я, хотя конечно это была неправда.

На этом прием был окончен. Мое дальнейшее оформление на работу прошло почти гладко, если не считать, что начальник отдела кадров пытался выяснить у моих будущих сослуживцев происхождение моей фамилии, которая имела по-дозрительное окончание на "ич". Ему объяснили, что на "ич" оканчиваются не только ев-рейские фамилии, но и нееврейские, например, Пуришкевич. - А кто этот Пуришкевич? - заинтересовался кадровик. - Известный дореволюционный антисемит, - объяснили ему. Кадровик успокоился, и на следующий день я при-ступил к своей новой работе.