Георгий Жженов - От Глухаря до Жар-птицы

Больница, в которой в течение ряда месяцев лежал Гриша, примыкала к зоне комендантского лагпункта, где мы репетировали новые программы. По возвращении из поездок мы носили ему кое-что из пищи, снабжали хлебом, табаком, словом, поддерживали его.

Осенью 1944 года несколько артистов тенькинской культбригады (в том числе и я) были удостоены признания начальства - нас перевели в центральную культбригаду, в Магаданский театр.

С тех пор долгое время о дальнейшей судьбе Гриши я ничего не знал. Слышал только, что по выздоровлении он снова загремел на "Глухарь".

В августе 1945 года оркестр Магаданского театра возвратился из гастрольной поездки по Теньке. Из Омчагской долины они привезли печальную новость: не выдержав штрафного режима "Глухаря", умер Гриша Маевский.

Прошли годы. И вот в конце пятидесятых, прогуливаясь в антракте по фойе Александрийского театра в Ленинграде, где в тот вечер показывали "Гамлета", я столкнулся нос к носу с человеком, как две капли воды похожим на Гришу Маевского. Я опешил. Мы остановились друг перед другом, я в растерянности смотрел на него, он смотрел на меня и улыбался, довольный произведенным впечатлением... И тут только, разглядев, что у него нет руки, я все понял:

- Гришка? Ты?!

- Я, я!.. Здравствуй! - сдержанно, со всегдашней своей полуулыбкой ответил он.

- Смотри-ка!.. Ай-яй-яй... Здравствуй!.. А ведь мы похоронили тебя на "Глухаре"... Долго жить будешь!

- Постараюсь.

Для него встреча не была такой неожиданностью. Он мог знать, что я не умер и после реабилитации вернулся в Ленинград и работаю в театре... К тому времени я уже успел сняться в нескольких фильмах...

Для меня же встреча с ним была из области мистики, не иначе!.. И хотя мы оба не принадле-жали к людям, бурно выражающим свои чувства, я не сразу пришел в себя от неожиданности.

Справедливости ради надо сказать, что мы никогда не были в особенно близких, дружеских отношениях, не были "корюшами", как говорят на флоте, мы были товарищами по несчастью. Оба вышли из одной купели. Оба были мечены "Глухарем" навсегда! Одно это обязывало нас обоих к проявлениям товарищества, солидарности друг с другом, при всей разнице характеров и взглядов на жизнь.

Когда охи и ахи кончились и разговор перешел в спокойное русло, я спросил Гришу: что он делает в Ленинграде?

- Работаю в Ленконцерте,- ответил он.

- Читаешь?

- Приходи в "Колизей" - увидишь.

Кончился антракт, мы разошлись...

Через несколько дней я зашел в кинотеатр "Колизей". Там в фойе, между сеансами, играл небольшой оркестрик. Гриша вел его программу и что-то читал сам... Мы кивнули друг другу в знак приветствия... Желания поговорить, вспомнить, рассказать о себе, расспросить меня он не выразил. Ну что ж, это его личное дело. Каждый живет по-своему... Я ушел.

В последующие годы, насколько мне известно, актерского имени себе Гриша Маевский так и не создал.

Наша последняя встреча в клубе "Жар-птица" в Париже явилась, как мне кажется, логическим завершением разных судеб людей, выпавших в свое время из одного "глухариного гнезда"...

Если встреча в Александринке была неожиданной главным образом для меня, то полной неожиданностью для Гриши Маевского было мое появление в Париже, выступление в "Жар-птице" и тот последний разговор с ним, в котором наши жизненные маршруты пересеклись еще раз, чтобы окончательно и навсегда разойтись - мой путь лежал домой, на Восток, его - на Запад, в неизвестность.

Послесловие

Прочитана последняя страница тягостных воспоминаний народного артиста СССР Георгия Степановича Жженова.

Признаюсь, я один из тех военных прокуроров, кто имел отношение к "делу" Жженова. Поясню, как это случилось.

В 1954 году состоялось мое назначение на должность заместителя главного военного прокурора.

В то время в аппарате Главной военной прокуратуры была создана специальная группа из военных прокуроров, не имевших ранее отношения к делам специальной подсудности (имеются в виду дела, расследованные органами НКВД - МГБ), для их пересмотра. Обнародование фактов произвола, творимого осужденными Берией, Абакумовым, Рюминым и их подручными, вызвало многочисленные жалобы и письма в ЦК КПСС, в правительство по поводу реабилитации невинно репрессированных. Среди них и жалоба от Марии Федоровны Щелкиной, адресованная Маленко-ву, ставшему после смерти Сталина главой Советского правительства. Рассмотрение жалобы было взято на особый контроль. Ожидали нашего решения...

Щелкина, мать киноактера Жженова, писала, что ее сын стал жертвой "ежово-бериевского произвола" и много лет "маялся" в лагерях, а потом на спецпоселении в Сибири. Жалоба заканчивалась мольбой: "Не дайте умереть матери, не повидав сына".

Мы навели справки. Выяснилось, что Жженов Георгий Степанович, 1915 года рождения, уроженец города Ленинграда, обвинен в шпионской деятельности, за что был дважды осужден. Значит, заниматься этим делом положено нам. Поясню почему. Дела на всех лиц (гражданских и военных), обвиненных в шпионаже, отнесены, по закону, к юрисдикции военной юстиции. Как же стало возможным обвинить честного человека в столь тяжком государственном преступлении, как шпионаж?

Прежде всего хочется подчеркнуть, что трагедия, которую он пережил, носит далеко не частный характер. Она обнажает многие негативные явления, относящиеся к соблюдению прав человека во времена "сталинизма", некоторые из которых, к сожалению, еще не устранены полностью и поныне.

Начну с того, что обрисую, насколько смогу, обстановку, которая сложилась в 1935-1938 годах в Ленинграде.

Сразу же после убийства Кирова начальником Управления НКВД города Ленинграда был назначен комиссар государственной безопасности Заковский, сменивший прежнего начальника Медведя, не обеспечившего предупреждение террористического акта, за что и был арестован.

Новому начальнику были даны указания "очистить Ленинград от зиновьевского отребья".

Как это сделать, Заковский хорошо знал, набравшись подобного опыта в работе под непосредственным руководством Ягоды и предавший забвению чекистские традиции, заложенные Дзержинским. Ягода вскоре был арестован. Заковского не тронули. Он был еще нужен...

Началась "кампания" массовых арестов, осуждения, выдворения из Ленинграда. Поначалу она коснулась действительных приверженцев Зиновьева, потом перекинулась на просто сочувствую-щих "зиновьевцам", а затем... а затем судите сами, кого она затронула...

Как и следовало ожидать от сверхусердного Заковского, он перестал считаться с требованиями законности. В число контрреволюционеров попал и брат Жженова - Борис. Вся вина Бориса Степановича, талантливого студента Ленинградского университета, состояла в том, что он не принял участия в прощальной процессии при похоронах Кирова, сославшись, что у него нет теплой обуви. Это был суровый декабрь 1934 года...