Олег Блоцкий - Письмо из дома

6.

В деревне тайны хранить невозможно. Но на расспросы учителей: все ли в порядке дома - Колька Нефедов, взъерошенный и конопатый, не моргнув глазом, лишь заливаясь предательским румянцем во все щеки, отвечал, что все в порядке.

А дома было страшно. Пьяная матерщина отца, звон битой посуды, треск разрываемой материи, топот ног, стулья с задранными вверх ногами, и Колька, намертво вцепившийся в мятую штанину отца, защищая мать с крохотным Петькой на руках.

В девятом классе в расстановке семейных сил произошел перелом: Нефедов-средний взял власть в свои руки.

Отец к этому времени окончательно спился. Он высох. Во рту у него торчало лишь несколько почерневших зубов, а голос стал сиплым, будто ходил отец постоянно простуженным. Но пьяный боевой задор не иссякал. Как-то в очередной раз он поднял руку на жену. В это время в хату вошел Николай. Он подлетел к отцу, схватил его за рубаху и швырнул на пол. Глава семьи бросился на сына, но врезался головой в мальчишеский кулак и вновь впечатался спиной в скрипучие доски.

Нефедов-старший разбросал руки в стороны, захватил пальцами домотканый грубый половик и заплакал пьяными слезами от злобы и бессилия.

Николай ногой потянул ткань на себя, расправляя, и четко произнес, будто кругляк одним ударом топора на две части расколол:

- Что не так сделаешь - убью. За тебя такого мне мало дадут. Зато мать с Петькой жить спокойно станут.

Отец съежился. Злобно сверкнули маленькие глазки, но промолчал.

Нефедов пить не прекратил, издеваться над семьей тоже, но делал это теперь подло, украдкой, за спиной у сына.

Николай подступал к заплаканной матери с расспросами. Та отмалчивалась, отрицательно качала головой и быстро смахивала ладонью слезинки.

Сын бросался к отцу.

- Што я? - возмущался тот. - Што я? Ну выпил с мужиками. Выпил и все. У матери своей спрашивай, што она с кислой мордой ходит. А меня не замай.

Возле военкомата слезы безостановочно катились по опухшему материнскому лицу. Отец равнодушно курил и хрипло отхаркивался. Серые ошметки легких летели на землю. Петька обеими руками держался за широкую ладонь брата, хмурил светлые бровки и едва сдерживал слезы.

Нестройно, вразброс оркестр от местного клуба заиграл "Прощание славянки".

Завыли, закричали, запричитали во весь голос женщины, и мать вместе с ними. Петька запрокинул голову, посмотрел на нее и тоже тоненько заскулил.

Нефедов взял отца за руку.

- Что случится с ними, приду с арматы - за все рассчитаюсь, за каждую их слезиночку.

- Я што? Все будет нормалек. Служи сына.

Глаза отца забегали по сторонам, а сам он лез целоваться к Николаю, широко распахивая слюнявую пасть.

Нефедов, отстраняясь, пожал его руку и обнял мать. Частые трещинки морщинок густо разбежались вокруг глаз. Николай, стесняясь окружающих, поцеловал ее мокрую щеку и повернулся к братишке. Подбросил его вверх, поймал, прижал к груди на мгновение и, опуская на землю, шепнул: "Мамке помогай. Теперь ты за главного. Не расстраивай ее".

Петька затряс головой и еще сильнее заплакал.

Из кузова грузовика видел Нефедов, как в пестрой толпе плачет мать, утирая глаза уголком платка, и как машет ему рукой Петька, устремляясь за машиной.

А за матерью вырастал, раздаваясь в плечах, пьяненький отец, и злобная ухмылочка запрыгала у него на губах.

7.

В боевых наступила передышка. Для Нефедова это было страшнее всего. Наряды по роте, караулы, дежурное подразделение по столовой не заполняли все время целиком. Николай вновь и вновь доставал из внутреннего кармана гимнастерки письмо.

Выросший в пьяной российской глубинке, знал солдат не понаслышке великое множество трагических историй, где виной всему была водка.

Судьба семьи Нефедова была не исключением, а нормальной обыденностью в полупьяном существовании их деревни, которая то и дело приходила в оцепенение от трагических событий, а большое кладбище у озера постоянно вздувалось свежими холмиками могил.

Слабыми и одинокими виделись солдату мама с братишкой. Помочь им издалека он был не в состоянии. И в Союз, домой, пусть на пару денечков, поехать Нефедов тоже никак не мог. Не положен был солдату отпуск в Афгане. Хоть ста душкам горло зубами перегрызи, хоть три банды в одиночку уничтожь все равно никакого отпуска.

Солдат в Афгане мог поехать на Родину лишь в тот краткосрочный отпуск, который назывался "по семейным обстоятельствам" и означал недолгий путь от порога дома до местного кладбища вслед за гробом кого-либо из самых близких. Впрочем, частенько случалось, что пока весть докатится до отдаленной горной заставы, пока солдат доберется домой - пора и сорок дней отмечать.

Именно такого известия и страшился Нефедов. Мысли пожирали душу, наркотик сушил тело, а во всем была безысходность. Такая, как на боевых, когда духи режут подразделение перекрестным огнем, лупят по нему из "граников", уничтожают безжалостно, а оно лишь в землю забивается плотнее. Люди теряют разум от безнадежности положения и надеются только на помощь извне.

Нефедову ждать ее было не от кого.

Дни растягивались в столетия. Дурманящее забытье становилось все короче и даже тогда мысли о родных не оставляли солдата в покое.

8.

В длинном деревянном туалете раздался хлопок. Солдаты поблизости подались было туда, но в проеме уже стоял побледневший Нефедов, держа левую руку, перемотанную тряпкой, на весу.

Кровь каплями стекала на землю.

Солдат перекошенно взглянул на ребят, стоящих полукругом, и постарался улыбнуться:

- Запал в руке рванул. Даже сам не знаю как. В карман полез, а там запал...

Солдаты отпрянули от него, как от больного желтухой, а Нефедов побрел в санчасть, удерживая здоровой рукой набухавшую багровую тряпку.

На плацу Николая заметил Чижов и рысью - к нему.

- Что случилось, бача? Что?

- Да запал... в руке... пальцы оторвало, - бледный Нефедов говорил тихо и в глаза офицеру старался не смотреть.

У Чижова исказилось лицо.

- Как так? Как это произошло?

Солдат молчал. Кровь заливала ему рукав.

- С-сука поганая! Гнида! За дембель испугался!? Закосить решил? Домой к мамочке с папочкой захотел? Как ты мог? Ведь я верил тебе! Так верил! - чуть не заплакал Чижов и с разворота, хлестко, сильным движением руки рубанул кулаком солдату в подбородок.

Нефедов свалился на щебенку. Тряпка полетела в сторону. Солдат вскрикнул, и Чижов увидел окровавленную, рваную ладонь с двумя оставшимися живыми пальцами.

Николай медленно встал и начал обматывать руку. Чижов подлетел к нему, выдал крепкого пинка в костлявый зад и заорал, трясясь от бешенства:

- Бегом марш! В санчасть! Бегом! Сволочь! Я кому сказал!

Нефедов затрусил в указанном направлении, а взводный дрожащими сбитыми пальцами ловил сигарету в пачке, смотрел ему вслед и злобно матерился.