Александр Бойм - Летние истории

- Ребята, это бред - ехать в Ревель без ночевки, - отбивался Боря.

- Захотим, останемся, - напирал Стас.

"Ни хрена у тебя не выйдет", - пророчески подумал Боря, глянув мимоходом на Анечку. Кроме того, он сговорился встретиться с прошлосубботней барышней на дискотеке, а безночёевочное ревельское турне и в самом деле представлялось ему затеей неумной.

Определенно ехал уже Рома и, соответственно, Люба, не прочь был перенести в Ревель свои с Машей выходные Илья, в общем-то хотела поехать Света, но уж никак не пятой в стасовском сто девяностом "Мерседесе".

Еще минут пятнадцать вяло поддерживаемый Стас бесплодно пытался добыть вторую машину. Собственно, и он руководствовался больше добросовестностью, будучи не хуже других знакомым с Бориным упрямством. ё - Рома, мы к тебе заедем часам к восьми, - смирился, наконец, Стас.

- Хорошо: ёё моеё! А сколько время!?

- Десять, - глянул Боря лениво на часы.

- Фью-ю, - присвистнул Рома, - я побежал, - и, прощально разворачиваясь на пороге, не удержался, последний раз взглянув на темнеющее пятно.

Они встретились на полдороги. Люба, съежившись и изогнув спину холмом, выглядела только что промокшей до нитки под ледяным октябрьским ливнем. И жалкое это зрелище кольнуло Страдзинского, засадив в него сотню омерзительных иголок.

- Привет.

- Привет, - она увидела его, но не распахнулась ожидаемо навстречу.

- Пошли?

Люба кивнула покорной головой и, развернувшись, зашаркала рядом с ним, все также сжимаясь в несчастный клубочек.

- Давно меня ищешь?

- Нет, не очень, - бесцветно ответила она.

Зелёеная полоска света от изящного фонарика, прилепившегося над дверью ползущего мимо домика, коснулась ее щеки, и Рома увидел устремлёенный к земле уголок рта и нижнюю губу, слегка прикрывавшую верхнюю.

- Обиделась?

- Нет, - сказала она, всем своим видом показывая, что совсем, совсем не обиделась.

- Мы у Светки сидели¼ - Да, я проходила мимо, слышала голоса.

- Чего не зашла?

- Не знаю, неудобно как-то:

- Господи, чего ж здесь неудобного?

Люба слабо повела плечиком, показывая, что и этого она не знает. Какой-то припадочный пес бросился, заливаясь истеричным лаем, на сетчатые ворота. Люба испуганно вздрогнула, прильнув к нему на секунду. Рома обнял ее со всей доступной ему нежностью - она, подчиняясь, придвинулась.

- Люба, у тебя всёё в порядке?

- Да.

- Ты выглядишь совершенно несчастной.

- Знаешь, когда я тебя искала, мне вдруг показалось, что меня все бросили, что я никому не нужна: Ой, какая я дура:

- Не то слово, зайка, не то слово.

Она сумела наконец расслабиться, только в ту секунду, когда они уже вошли в дом, и он поцеловал ее, освещенную слабым светом вдрызг запыленной лампы, в первый раз.

XII

- Я тебе, правда, нравлюсь? - спросила она вдруг.

"О господи: - раздраженно подумал Страдзинский, - ну какого дьявола?"

- Да, да, да - нравишься, - сказал Рома, по-прежнему высматривая что-то на потолке.

- А чем?

Он сказал первое, что взбрело ему на ум:

- В тебе есть что-то такое: ну, знаешь, девочка-женщина.

- Нимфетка, да? - чему-то обрадовалась Люба.

- Какими ты словами ругаешься.

- Ну, это из "Лолиты". Ты читал?

- Не-а, - с некоторой иронией посмотрел на нее Рома, положив щеку на ладонь левой упирающийся локтем в подушку руки, - а что это?

- Ну, книжка этого:Нaбокова, - радостно вспомнила она.

- Кого-кого?

- Нaбокова, - повторила она, но уже не так уверено, - писатель такой.

- Даже не слышал никогда, - откликнулся он, нарастая иронией, - а о чем там?

Честно говоря, свинством было смеяться над неверно выставленным ударением, указывающим исключительно на отсутствие компетентного собеседника. Надо полагать, и сам Страдзинский с этим бы согласился, но в данную секунду он, опустив голову с начавшей затекать руки на подушку, думал совсем о другом:

"Нечего и говорить - любая моя питерская подружка вернее спросила бы, умею ли я читать вовсе, а уж как его фамилия произносится, знала бы определенно, однако едва ли половина из них при этом "Лолиту" читала. Великая все же штука столичная нахватанность - можно ни черта не знать, имея обо всем свое, в смысле чужое, мнение".

Судя по той ереси, какую увлеченно бормотала Люба, мнение у нее определенно было свое.

- Так он что, педофилом был? - поинтересовался Страдзинский.

- Кем?

- Ну, педио - ребенок, фил - соответственно.

Люба принялась что-то путано объяснять.

"А вообще, педио - ребенок ли это? Пе-де-раст, - задумчиво перекатил он по слогам. - Так что же это выходит? Только к мальчикам, что ли? Не, вроде нет.

Опять же, педагог: хотя, может, греки девочек в число потребных в обучении не включали: А педиатр? Или они их вообще за людей не считали? почему-то с раздражением подумал он и тут же с облегчением догадался: Наверно, у греков просто было одно слово, что мальчик, что ребенок. Вполне в духе дофеминистического, здорового мужского шовинизма: кстати, может, и не по-гречески: педиатрия - слово довольно свежее - должно быть из латыни: - думал он сквозь дымку, - впрочем, какая разница?.. греческий: латынь:"

Люба, доведя сюжет до середины, обнаружила сладкое посапывание у правого своего уха, но лицо ее не покривилось обиженно, а, напротив, прорезалось умилением при виде спящего и беззащитного божества.

Она осторожно, стараясь не потревожить его священного сна, выбралась из-под одеяла, прошлась по комнате меленькими со всей возможной бесшумностью шажками и погасила свет.

XIII

- Боб!!! - закричала она, выпустив из руки сумку и преодолевая в три прыжка расстояние от новенькой уютненькой "Хондочки" до вошедшего уже на участок Бори, - Боб!

Тот, чуть пошатнувшись, поймал пятидесятишестикилограммовый снаряд, обвивший его немедленно руками и ногами, несколько неловко опустил Тоню на землю, и только после этого они разменялись наконец ритуальным в-щеку-поцелуем.

Еёе порывистые манеры были абсолютно неприемлемы в исполнении двадцатишестилетней матери; они и в шестнадцать-то, честно говоря, смотрелись диковато, учитывая Тонькины за метр восемьдесят. Лучше всего тогдашняя Тоня запечатлена была быстрым, а уже через минуту изорванным карандашным наброском, состоявшим по большей части из носа и бесконечных конечностей. Добрых пять минут после творческого свершения оглашал Страдзинский улицу Койдуловой бессильными воплями паники: "я так вижу!"

Он был, конечно же, тогда в нее влюблен, да и кто был в нее тогда не влюблен?

Причем, как не удивительно, это не было так часто случающимся в замкнутом кругу взрослеющих юношей возведением в сан принцессы и красавицы первой подвернувшейся под руку барышни - нет.

Мужские мнения относительно Тони неизменно делились на два (побольше и поменьше)