Ирина Борисова - Разве бывают такие груши (рассказы)

Потом все свалилось сразу - болезнь мужа и очереди, ни в какое сравнение с которыми очереди прежние не шли. Я вставала в пять, шла стоять за молоком и кефиром, чтобы сделать мужу творог, который был ему необходим. Когда муж умер, я получила за него маленькую пенсию; продукты же очень подорожали, и дети предложили мне держать квартиранта - сдать одну из наших двух комнат работающему в совместном предприятии бельгийцу - знакомому наших знакомых. Он оказался приличным молодым человеком, мы договорились, что я буду к тому же кормить его обедами. И вот теперь я покупаю для него продукты на рынке и, как мама прежде, готовлю ему жаркое из телятины и пеку пироги с курагой. Сама я ем хлеб, молоко, иногда - творог, мясо в моем возрасте уже вредно, а с полученными от квартиранта деньгами ходят и ищут себе продукты мои дети. Они молодые, теперь надо им.

1992

Что наша жизнь...

Когда я начала терять слух, дочь и внучка сначала пытались громко говорить для меня за столом, но почти всегда опять сбивались на прежнюю быструю неотчетливую речь, правда, кто-нибудь из них в конце разговора старался громко и кратко изложить его содержание. Но времени у них всегда не хватало, изложения эти делались все короче, многое они не могли уже мне растолковать, я слышала все хуже, и скоро они прекратили свои попытки. Они уже говорили за столом только между собой, бросая, впрочем, на меня приглашающие к разговору взгляды, делая неизвестно для кого вид, будто я тоже участвую в их беседе. Иногда дочь все-таки старалась жестами кое-как обрисовать мне общую ситуацию в семье, но это бывало, когда мы с ней оставались вдвоем и, все равно, я уже мало что понимала. Все же первое время моим родственникам, кажется, было не по себе от такого моего положения, и чтобы скомпенсировать какие-то свои угрызенья, они с удвоенной старательностью принялись меня кормить, при каждом моем вопросительном, относящемся к их разговору взгляде, подставляя вместо ответа ко мне поближе тарелку, убеждая, видимо, себя, что это я просто хочу есть. Они так в том преуспели, что скоро я, действительно привыкла постоянно что-нибудь жевать, и хотя продукты теперь, как я понимаю, подорожали, дочь с жертвенным лицом продолжает носить мне тарелку за тарелкой.

Когда в нашем старом телевизоре раньше выключался звук, самые чувствительные сцены в фильмах казались без него нелепыми и смешными. Когда я перестала слышать, вечная беготня моих домашних тоже показалась мне чудной и странной.

Моя дочь стара и толста, но она ходит в бассейн, и занимается йогой, я часто вижу из окна, как она и еще полтора десятка пузатых бабок трусят по скверу, задирают ноги и балуются, кидая в товарок снежками. Но больше времени моя дочь проводит в магазинах, уходит с утра, а когда возвращается, много говорит: я угадываю отдельные, часто произносимые слова - "цены", "достала дешевле" - и только удивляюсь быстроте, с какой шевелятся ее губы.

Внучка с мужем приходят вечером, наскоро ужинают, раскладывают на кухне вязальную машину и принимаются вязать. Они вяжут свитеры на продажу, в клубках шерсти и пуха работают кареткой чуть не до утра, утром исчезают опять, а когда моя дочь сует нос в их вязанье, отмахиваются и гонят ее с кухни.

Иногда они все ругаются. Дочь жестикулирует и обличительно показывает на правнука Васю, одиноко томящегося за пианино. Внучка с зятем оскорбленно тычут пальцем в свое вязанье. Немые сцены их ссор напоминают мне боевые приготовления африканского племени. После ссоры дочь по привычке идет жаловаться ко мне, бормочет что-то, ее веки краснеют, морщатся, и я бы, наверное, ее жалела, но не слышу, о чем она говорит и думаю, что хныкающая старуха - все-таки довольно неприглядное зрелище.

Моего правнука Васю заставляют заниматься музыкой, английским и шахматами, он постоянно играет гаммы, учит слова, разбирает комбинации и, уходя на какой-нибудь кружок, безнадежно смотрит на меня из-под очков.

С Васей у нас есть тайна. Иногда, поздно вечером, когда моя дочь уходит на ночную медитацию, а внучка с зятем, как всегда, шуруют на кухне, Вася, потихоньку выбравшись из своей кровати, перепрыгивает в мою, зажав в кулаке заранее припрятанную карточную колоду. Тогда нам никто не может помешать, я прикрываю мальчика одеялом, и мы с ним принимаемся резаться в "пьяницы". Тут уж мы вволю отводим душу - азартно выкидываем на кон карту за картой, ревниво сравниваем, у кого больше, и, пугливо озираясь на дверь, мечтаем лишь об одном - успеть доиграть до победы, пока не придет с медитации моя дочь и нас не застукает.

1992

Иные привычки

Я перестала выпендриваться не сразу, не в одночасье покончив со всеми былыми привычками - этот процесс занял приличное время, охватывая разные области жизни. Прежде я не вылезала из филармоний, не пропускала ни одного вернисажа, не выпускала из рук книги, гонялась за интересными людьми и, раскрыв рот, внимала их суждениям. Зажмурившись, я с ужасом сознавала, какая я дурочка, как велик пласт накопленных человечеством ценностей, и как надо спешить, чтобы успеть поглотить хотя бы их небольшую долю. Я, правда, не слишком различала, чем звучание знаменитейшего оркестра, за билетами на который я выстаивала ночь, отличается от звучания оркестра менее знаменитого, я с трудом запихивала в голову почерпнутые из умных книг идеи и, однако, сомнение в том, что все это мне необходимо, не возникало у меня много лет.

Оно впервые закралось, когда меня уволили по сокращенью. Долгие годы я считала на работе разными способами корреляционную функцию и именно с трудовым коллективом делилась увиденным и прочитанным, именно ему старалась в первую очередь не только лучшие наряды, но и лучшие сокровища души.

Коллектива не стало, мое умение считать корреляционную функцию больше нигде не потребовалось, я устроилась уборщицей и, орудуя шваброй, страдала не из-за того, то выгляжу чучелом, а оттого, что никого это не удивляет, нынешние коллеги и воспринимают меня именно такой, а обсудить непонятную экономическую статью мне теперь совершенно не с кем.

Я, правда, пыталась держать форму и обсуждать хотя бы политические телепередачи по телефону с подругами, но подруги уже больше ахали о том, сколько стоят в магазине куры и где взять денег, чтобы их купить, материальные проблемы захватывали и меня, и разговоры наши не сворачивали уже ни в какое другое русло.

И вот однажды, намахавшись на работе шваброй, придя домой и усевшись за замусоленную, но все еще непонятную статью, я вдруг подумала, а что такого ужасного случится, если я заброшу эту чертову статью за диван - разве перестану я быть уборщицей, поняв эти сложные выкладки, разве посмотрит опять на меня с восхищением сидевший когда-то за соседним столом старший научный сотрудник?