Семен Бронин - История моей матери

- Мы хор послушать пришли.- Марсель показалось, что он болтает лишнее.

- Поют хорошо,- согласился он.- Это они умеют. Но тоже вот - без водки не обходится...- и отошел от них нетвердый в движениях.

- Какой-то он странный,- заметила Марсель.

- Пьяный просто,- сказал Ориоль.

- Пьяный гарсон? - удивилась Марсель.- Разве это возможно?

- В русском ресторане? А почему нет? Деталь местного колорита. Ну что, Рене? Покажешь мне сегодня, как листовки сбрасываются?

- Послушаю сначала, как поют.

- Хочешь знать, стоит ли игра свеч? Правильно - мне это тоже сомнительно...

Но он был неправ. Ряженые казаки из хора, молча сидевшие до того на эстраде и безучастно глядевшие на публику, встали по чьему-то сигналу и заправили за пояса красные рубахи.

- Серж нам переведет? Он ведь знает русский? - предложила Марсель влюбленному в нее журналисту, обращаясь к нему в третьем лице: знак, неблагоприятный для всякого воздыхателя. Серж знал это и потупился.

- Не настолько. Нет ничего хуже, чем переводить песни. Могу нагородить лишнего.

- Но все же лучше, чем ничего? - сказала Марсель, и он должен был согласиться с этой женской мудростью...

Хор запел "Лучину". Казаки грустили о родине. Они бросались в верхние ноты, как другие прыгают с моста вниз: без удержа, с щемящей дрожью в глотке, изливая тоску и отчаяние - видели в эти минуты родные леса и поля, детей и родителей и, расшибаясь, опускались затем в басы, как падают из царства сна в проклятую, нежеланную действительность, в неверную парижскую явь, в ресторан, где пили, ели и говорили на птичьем языке бесконечно чуждые им хозяева-иностранцы.

- О чем они поют? - спрашивала Марсель у Сержа: она опешила от этого взрыва чувств и решила, что перевод поможет ей понять, в чем дело.

- Не знаю,- честно признался он.- Лучина - это, кажется, маленький кусочек дерева. Он горит - больше ничего сказать не могу.

- Всю песню горит? - не поверила она.

- Ну да... Погоди. К концу и сам сгорел.

- Кто?

- Тот, кто поет ее.

- Аа... Тогда это уже понятнее. Есть от чего расстраиваться...

Рене не слушала их - до того была заворожена пением. Кончив, казаки важно откланялись, дружно откашлялись и затянули "Вечерний звон". Он добил Рене, она заплакала, так как была сентиментальна. Это был прощальная песнь, обращенная к живому, но безвозвратно утраченному ими отечеству.

- "Вечерний звон, вечерний зво-он!"- вытягивали казаки, хороня себя заживо.- "Как много дум наво-одит он! Наво-одит он, бом, бом!"- И Рене, не понимая слов, поняла вдруг что-то очень важное. Это было непоправимое, неизбежное и почему-то лично ее касающееся прощание с родиной...

Она обещала показать компании, как разбросали листовки. Они подошли к залу Шапель. Дом был черен. После случившегося здание решили отремонтировать. Рене подвела их к соседнему дому. Окно, через которое они влезли, было наглухо закрыто. Впрочем, отпиленная решетка и теперь была лишь примотана проволокой и при желании ее можно было снять и залезть внутрь и потом наверх. Ориоль попробовал сделать это.

- Это вы напрасно,- сказал вынырнувший из темноты сторож.- Все равно на чердак не попадете. Там все забито и перекрыто.

- Может, ты нам расскажешь, как было дело? - спросил Ориоль.- За деньги, разумеется.

- Что значит за деньги? - важно возразил тот.- Деньги деньгам рознь.

- Это точно,- признал Ориоль.- Приятно говорить со специалистом,- но на вопрос его так и не ответил.- Ты при этом присутствовал?

Старик решил почему-то, что договоренность достигнута.

- При чем? При бандитской вылазке? Это очень просто. Вскрыли, как консервную банку. Банку консервную когда-нибудь открывал?

- Приходилось.

- А я в войну их напробовался, нас особо не баловали. Там ведь как? Основная еда была - другой иной раз и не было...- Он долго бы еще так распространялся, но Ориоль перебил его:

- Там наверху - мостки или что? Чтоб с крыши на крышу перейти?

- Доски были - их убрали. Чтоб другим неповадно было,- сказал сторож, недовольный тем, что его грубо прервали.- Прыгать нужно.

- Прыгать не будем,- сказал Ориоль.- И так все ясно.- И они ушли, оставив старика в дураках, без заслуженного, как ему казалось, гонорара.

- Ну что, Рене? - спросил Ориоль.- Опишешь эту историю?

- Нет, конечно.

- Почему?

Она уклонилась от ответа:

- Не то настроение. Казаков жалко.

- Да, пели они изумительно,- согласилась с ней Марсель.- Хорошо что сходили, правда?..

Они подошли к Монмартру, осмотрели с разных сторон его купола, обошли кругом площадь и решили разойтись. Серж думал, что проводит Марсель домой, но она предпочла общество Ориоля:

- У меня с ним разговор есть. Профессиональный,- и, взяв Ориоля под руку, увела с собой, даже не простившись с остальными...

Серж был расстроен. Заостренное лицо его, окаймленное бородкой, подобной той, какую рисуют героям Жюль-Верна, выглядело, вопреки его стараниям, унылым и разочарованным.

- Какие могут быть профессиональные разговоры с этим беспринципным перевертышем? Чего я не люблю в журнализме, так это именно такой, маскирующейся под объективизм, проституции... Вы далеко живете?

- В Стене. Не надо провожать меня. Я сама дойду. Или доеду.

- Почему?.. Наоборот - мне сейчас нужно общество. Иначе совсем закисну... Это кокетство с ее стороны,- объяснил он Рене, будто она спрашивала об этом.- Она ни с кем серьезно не связывается. Любит больше всего своего папашу... Давайте лучше о вас поговорим. У вас все так интересно. Живете полной жизнью, состоящей из дел, а не из репортажей. А мы проводим время за столом. Может, поэтому я и принимаю все так близко к сердцу...

Рене посочувствовала ему:

- Вам недостаточно журналистской работы?

- Конечно. Хотелось бы чего-то другого, более действенного...- и поделился с ней без большого воодушевления: - Есть у меня одна идея, но ей не дают хода. Денег нет - как всегда в таких случаях...- после чего примолк, думая, наверно, не об отсутствии необходимых средств, а о том, в какой мере Марсель кокетничает и в какой - всерьез увлеклась Ориолем: он был из тех ревнивцев, кто лечит себя собственными средствами, но не очень-то в них верит.

- А что за мечта у вас? - спросила Рене.- Можно помочь?

- Да идея проста как Колумбово яйцо,- не сразу ответил он: сначала додумал свою невеселую думу.- Надо начинать пропаганду не со взрослых: они достаточно уже испорчены и не поддаются перевоспитанию - а с детей...- Он помолчал, глянул внушительно, продолжал уже с большим интересом, чем прежде: - Нужны летние лагеря для детей рабочих, где бы с ними проводилась соответствующая работа - пропаганда, но не такая, как для их отцов, когда с трибуны в сотый раз твердят одно и то же, а скорее игра и соревнование... Я сотрудничаю в "Авангарде", газете для коммунистической молодежи - знаете, конечно, ее и читаете? - Рене хоть и знала, но не читала, однако не стала его разочаровывать.- Конечно же: вам положено. Неплохая газета, правда?