Михаил Бубеннов - Белая береза

После того как партизаны покинули деревню, а он остался дома, он никак не мог отбиться от недоуменных расспросов тетки и сестры. Но когда они заподозрили его в дезертирстве из отряда, он понял, что ему не избежать откровенного признания; взяв с родных клятву, он рассказал им о полученном задании. Тетка Серафима Петровна и старшая сестра солдатка Елена вначале перепугались и заохали, но затем, видя, что этим совсем убивают Сергея, стали ободрять его, как могли.

- Вам хорошо подбадривать! Вам что! - заворчал на них Серьга, кося правый глаз и встряхивая свисающий русый чуб. - Вам хорошо рассуждать: иди! Конечно, когда я стану полицаем, тогда я плевал на него! Я им наработаю! Я им такое отмочу, что они кровью рыгать будут! Они еще узнают меня!

Тетка и сестра воскликнули в один голос:

- А что ж ты боишься?

- Я? Боюсь? Испугался я такого выродка, как этот Лозневой. Да и немцев тоже. Не очень-то они храбрые, чтобы их бояться!

- А не боишься, так нечего зря ныть и тоску на себя нагонять, сказала Серафима Петровна. - Иди - и все, раз велено! Приказ так приказ: что сюда, что в бой...

- Понимаете вы! - Хахай совсем озлобился. - Да я в любой бой пойду и глазом не моргну! А тут... Эх, лучше и не вспоминать! Да вы понимаете, что он может от меня потребовать? А вдруг он скажет: "Отрекись от партии, от комсомола!" Может потребовать, раз явился? Может! А что мне тогда делать? Разве я снесу это? Разве я могу сказать такое? Да у меня язык не повернется даже для обмана сказать такие слова! Лучше я сам в петлю полезу, чем сказать это... - Серьга остановился, казалось, проглотил что-то, и глаза его вдруг налились слезами. - Не сказать мне этого... А потребует - тогда конец: я ему на том же месте всю морду расшибу! Я из него омлет сделаю! Перед таким подлецом, перед таким предателем, пусть и для конспирации, да я буду отрекаться от партии и комсомола? Никогда!

Но произошло все гораздо проще. Пришел Ерофей Кузьмич, пересказал разговор с Лозневым и предложил Серьге вместе с ним немедленно отправляться в комендатуру. Когда же Хахай высказал предположение, что Лозневой потребует отречения от партии и комсомола, Ерофей Кузьмич даже захохотал.

- Какое отречение? Хэ! Когда ему требовать? Вот удумал! Стой ты, стой и слушай меня! - И он подсел к мрачному, косо поглядывающему Серьге. Пока мы с ним-то, с Лозневым-то этим, вели разговор, подъехали немцы. Целый обоз. Ну, те, что за отрядом гонялись. Приехали, понятно, ни с чем, злые, как черти! Сейчас укладывают на сани всех побитых и торопятся в Болотное. И Лозневой с ними. Когда ему тебя допрашивать? Когда ему требовать от тебя отречения? Только бы скорей унести ноги. Одна минута разговора - и все в порядке, и ты на должности. Держись смелее - вот и все! Он сам боится, что ты откажешься. Никого же нет в деревне, а человека... то есть, сказать вернее, полицая, надо, непременно надо! Да не коси ты своим дурным глазом, собирайся живо, и пошли, а то уедут! Возьмут и пришлют чужого, а тебе потом влетит от Степана. Какой же ты дурной, а?

- Ладно, пошли! - согласился наконец Серьга.

Пришел Серьга Хахай в комендатуру бледный и мрачный: он все еще втайне ожидал, что Лозневой потребует от него невозможного. Но этот его вид как нельзя лучше сделал свое дело: Лозневой счел, что парень действительно страдает от искреннего раскаяния за грех своей молодости. Целясь в Серьгу из-за стола острыми, как осколки, глазами, он спросил:

- Что мрачный?

- Радостей мало... - угрюмо ответил Серьга; чувствуя толчки Ерофея Кузьмича в бедро, он подошел к столу ближе, снял шапку. - Не очень весело...

- Говорил с тобой Ерофей Кузьмич?

- Говорил...

- Я все обсказал ему, - доложил Ерофей Кузьмич.

- Ну как, будешь служить?

Серьга помедлил с ответом, помедлил лишнего, и Ерофей Кузьмич даже покашлял от досады. За эту секунду промедления Серьга успел увидеть, с какой поспешностью собирались гитлеровцы в путь: одни быстро, жадно жевали куски хлеба и мяса, другие вытаскивали из комендатуры оружие и разные вещи, третьи выводили со двора лошадей, запряженных в сани... Серьга поглядел на немцев-карателей, вздохнул и сказал вдруг независимо:

- Что ж, это можно...

- Он согласен, согласен, - подтвердил Ерофей Кузьмич.

- А зарплата, извиняюсь, какая будет?

- Привык к зарплате? - съязвил Лозневой.

- У меня запасов нет. Чем жить?

- Без куска хлеба сидеть не будешь.

- На этой работе мало одного куска хлеба, - все смелея и наглея, заметил Хахай. - Они вон и мясо едят...

- Все будет, не торгуйся.

- Уговор дороже денег.

- Раньше вот так же нанимался?

- Там была зарплата. Дело точное.

- Расчетлив ты, как американец!

- А как жить без расчета?

Ерофей Кузьмич даже взомлел от этого разговора.

- Брось ты. Серьга, что ты торгуешься? - И добавил, подумав: - И к большевикам пошел за деньги, и тут все тебе дай. И в кого ты уродился такой? Вот хапуга, право слово!

- Всяк живет, как может, - ответил на это Хахай.

- Научили тебя большевики жить! - злобно косясь, сказал Лозневой. Хорошую из тебя сволочь сделали! Видал, Ерофей Кузьмич, как рассуждает? А ведь еще молод! С такими замашками ты, безусловно, нас переживешь!

- Меня-то точно переживет! - сказал Ерофей Кузьмич.

- Да и меня! - добавил Лозневой.

- Все может быть. - Серьга мирно вздохнул. - Закурить не разрешите?

Комендатура опустела. Выглянув в окно на улицу, где скучился обоз, Лозневой тоже заторопился в путь.

- Так вот, - сказал он Серьге Хахаю и Ерофею Кузьмичу, застегивая полушубок, - ваша задача... Впрочем, это известно: точно выполнять все распоряжения волостной комендатуры. Служите... и чтобы в деревне был полный порядок!

- Это можно, - ответил Хахай. - Порядок будет.

- Как положено, - подтвердил Ерофей Кузьмич.

Отряд гитлеровцев тронулся в Болотное. На последних санях, загруженных мерзлыми трупами, кое-как прикрытыми шинелями, в самом задке примостился и волостной комендант полиции Лозневой.

Ерофей Кузьмич и Серьга Хахай, как заставляло их служебное положение, почтительно проводили отряд. Когда отряд скрылся за околицей, они отвернулись от запада и улыбчиво поглядели друг на друга.

- Ну, как дела, господин полицай?

- А твои как, господин староста?

Улыбаясь, они стояли на дороге, а вокруг них, над всей деревней, заваленной сугробами снега, тихо и величаво, как в любое мирное морозное утро, поднимались, точно в чудесном дворце, колонны дыма...

XX

На следующий день, 14 ноября, несколько колхозников, бродя по колено в рыхлом снегу, валили в роще у Болотного молодые прямоствольные березы. Все работали молча и угрюмо: эта светлая, радостная роща была излюбленным местом отдыха и развлечений жителей районного центра. Болотовчане берегли здесь каждое деревце как зеницу ока - и для себя и для потомства... Чернявый быстроглазый мальчуган, помогавший взрослым в работе, на комле одной из сваленных берез обнаружил старый, вырезанный ножом и уже заросший, но четкий рисунок сердца. Он с удивлением спросил одного из взрослых: