Людмила Бубнова - Стрела Голявкина

Я "Моего доброго папу" наизусть знаю. Гениальная книга. Гениальна тем, что в ней много недостатков. Человеческая такая книга! Недостатками и гениальна. Я себя тоже писателем считаю, написал несколько книг. Когда читаю "Моего доброго папу", хочется редактировать. Потом смотришь - нет! - от редактирования только потеряет...

У нас не привыкли жить по-капиталистически, а я умею, - добавляет Гусев. - Ха-ха-ха. Я вот скоро открою Фонд Гусева имени Голявкина. Ой-ой-ой - хорошо! Культурное общение. И выпивки не надо...

Гусев всегда что-то рисует, и у него выходит живописно: тончайшая живопись акварелью, бумага просвечивает и дышит, так тонко, что, кажется, невозможно такое воспроизвести.

Рассматривать его станковую графику - удовольствие! У него на редкость простая, но выразительная линия в рисунке, всегда безупречные сюжетные композиции.

Но теперешние издательства не берут - не современно.

"Это, конечно, классика, хорошо! - говорят. - Но нам надо по-новому..."

- С ними разговаривать трудно, - говорит Гусев. - У них американский вкус. А мы, по их мнению, будто бы ушли в историю искусств.

Хорошее слово "классика". Роскошнейшая школа детской книги - все отодвинуто на обочину. Обидно!

- Вернется! - уверяет Гусев.

Гусев совсем бросит пить, станет трезвенником, будет молиться Богу, ходить в консерваторию петь синодальные хоралы чистым, звонким, высоким голосом и приглашать знакомых в консерваторский хор. Он снова готов жениться, потому что его любимая жена Лена недавно погибла в дорожно-транспортном происшествии, и будет объединять его с любой новой женой любовь к работе. Потому что работа - главное. Не какая-то мистическая духовная связь, а конкретная художественная работа.

2

Голявкин мог встретить Лившица или Марамзина, с ними он объездил всю Восточную Сибирь от журнала "Костер". Оба бывали у нас. Потом Лева Лившиц уехал в Америку, Володя Марамзин - в Париж. Теперь до меня доходят только слухи, что больше всего на свете они любят Мандельштама и Бродского, сами что-то пишут и носят лучшие в мире пиджаки. Здесь им этого, конечно, не хватало: у нас все на Пушкине сидят и Пушкиным погоняют, а пиджаки здесь неважные, на них никто и внимания не обращает...

3

Если он встретился с Демиденко, то это надолго и скоро не жди. Высокий блондин-весельчак, балагур и бабник сыплет без умолку анекдотами и куда-нибудь обязательно заведет: например, к Погодиным на улицу Степана Разина, где Рита напоит до отвала пивом: "Только тихо, а то придут снизу!" Однажды она привела Голявкина в цех пивзавода, где тогда работала, угостила пивом. Он дорвался до бесплатного и выпил зараз двенадцать бутылок свежайшего пива разных сортов. Голявкин относился к Погодину как к лучшему другу, восхищался его военными наградами: двумя орденами Славы, двумя орденами Красной Звезды, орденом "Знак Почета". Радик был 1925 года рождения и участвовал в Великой Отечественной войне...

Или Миша заведет его в Восточный зал ресторана "Европа" и учинит катавасию вроде вот этой. Они сидели в ресторане, а за столиком рядом пировали военные с женщинами. Демиденко как увидит женщину, делается сам не свой, ему сразу хочется на ней жениться. И стал он женщин переманивать за свой стол, и они уже почти пересели. Но одному военному это не понравилось:

- В чем дело?!

Демиденко швырнул куриную косточку, и она попала ему прямо по лысой макушке.

Тот вскочил:

- Давай выйдем!

Пошли. А там были вертящиеся двери. В дверях Миша так подгадал, что несколько раз ударило дверью по лбу военному.

Была вызвана милиция.

- В чем дело? - выясняет милиционер.

- Меня ударил гражданин.

А Миша стоит смирный, как ни в чем не бывало, на драчуна не похож.

Милиционер приглашает военного в пикет для выяснения обстоятельств, а Миша спокойно возвращается к столу доедать цыпленка-табака и допивать коньяк.

Вадим Гусев рассказывает:

"Иду как-то по Невскому поздно, все закрыто. Откуда ни возьмись вдруг Мишка навстречу.

- Выпить бы надо.

- Ты что? В такое-то время? Все закрыто!

- Ерунда! - говорит Мишка. Ведет меня в ресторан гостиницы "Москва". А там тоже закрыто. Стулья опрокинуты, убирают помещение.

Он подходит к швейцару и говорит:

- Позови-ка администратора!

Показывает администратору какие-то корочки, ничего даже не раскрывает.

- Организуй-ка нам столик. Накрой выпить и закусить. И никого чтобы вокруг нас не ходило! Смотри! Нам поговорить с человеком надо.

В момент был и столик накрыт, и стулья поставлены. Мы сели: спокойно выпили, закусили, никто к нам не приближался, и пошли по домам - уже глубокая ночь была. Попробуй-ка на последнюю пятерку так выпить и закусить!.."

Не встретить Демиденко в городе почти невозможно. Доводилось сталкиваться и мне. Я долгое время дружила с одной из его жен, Ингой. Вообще у него было четыре жены, и каждой он оставлял по ребенку и по квартире со всей обстановкой. С Ингой мы ездили в путешествия по городам - в Москву, Кострому, Кронштадт, Адлер, ходили по Вильнюсу, Каунасу, Выборгу.

Однажды Инга решила пожаловаться на мужа в партбюро и говорит мне:

- Пойди вместе со мной, прошу тебя.

Я заподозрила семейный скандал, который хотят разрешить общественно-партийными средствами, во что я абсолютно не верю.

- Не пойду, - говорю. - И тебе не советую.

- Ну хоть у двери посиди. Я буду чувствовать моральную поддержку, просила Инга.

Я набралась храбрости, пошла и села у двери портбюро. Мимо прошел Демиденко, презрительно взглянул на меня и после везде говорил обо мне дурное: будто я лезу в его семейные и даже постельные дела.

В другой раз, на поминках по Торопыгину, Бахтин спросил меня, как поживает Голявкин. (Я заменяла его на похоронах и поминках.) Рассказываю, вдруг входит Демиденко и презрительнее, чем прежде, говорит:

- Что вы ее слушаете? Будто тут день рождения Голявкина, а не похороны Торопыгина. Она везде говорит про Голявкина - хватит ее слушать!

И тут я не выдержала. Что, он теперь так и будет размазывать меня по стенке? И я сказала ему:

- Слушай, Демиденко, если ты скажешь еще хоть одно слово против меня я тебя тут же нокаутирую. Представь себе: ты, такой большой и красивый, брякнешься в зале, загородишь проход, и все станут перешагивать через твое туловище!

Видавший виды Демиденко (не думаю, что он испугался) удивился и не сказал про меня больше худого слова ни за столом, ни в дальнейшем.

А урок был взят у Голявкина...

4

Нет, пусть бы он лучше ушел с Конецким послушать его байки про страны и континенты. Мы любим Конецкого за морской романтизм и земную поэзию "в почерневшем зимнем сухостое бурьянов и шелесте облетевшей пушицы, в вечной зелени низкой травки, в подгнивших, но все еще колючих и тяжелых булавах дикой горчицы".