Джон Фаулз - Дэниел Мартин

Дверь, ведущая в гостиную, вдруг открылась, и на пороге появилась улыбающаяся Каро. В руке она держала охотничий хлыст.

– Мне велено показать вам вот это.

Фенуик вскинул руки в притворном отчаянии:

– Моя дорогая, вы самый очаровательный загонщик на свете. Тем более что ваш папенька чуть было не уложил меня на лопатки по всем вопросам.

Я вышел из столовой с ощущением полнейшего абсурда, хорошо рассчитанной бессмыслицы. Портвейн, бренди, обстановка восемнадцатого века при свете свечей… многие поколения сквайров, должно быть, рассуждали здесь именно так о мирах, идущих ко всем чертям… с меньшими основаниями, но, несомненно, с большей верой в собственные слова, чем Фенуик. Он так явно играл, излагая свои взгляды, которые по сути своей его совершенно не интересовали… казалось, он просто излагает содержание инструкции, полученной в связи со своей второй профессией, поясняя трудные места двум неискушенным юнцам. Все это выглядело в каком-то смысле унизительно. Отдавало запахом «гнилых местечек» 263: с какой стати этому человеку позволено решать – пусть и не прямо – нашу общую судьбу? И дело даже не в его политических, мрачно-милленаристских 264взглядах, но в очевидном безразличии к реальной основе этих самых взглядов. Похоже было, что то, о чем он говорит, забавляет его гораздо больше, чем тревожит.

На самом деле за умелой аргументацией и политической искушенностью Фенуика скрывался глубочайший эгоизм, то, что я всегда с неприязнью угадывал в теоретических выкладках консерваторов; во всяком случае, именно эгоизм лежит в основе уверенности каждого отдельного представителя этой партии в том, что те, кто любим Фортуной, должны во что бы то ни стало сохранить плоды ее любви. Эгоизм этот никуда не делся, вопреки всем разговорам о системе отбора по достоинствам, вопреки псевдобиологическим доводам, которые только что приводил и Фенуик, вопреки левым настроениям, возникшим в его партии после 1945 года: неизменно ее фанатическое упорство, нежелание сдвинуться с места, она словно пес, которого тянут к конуре, а он упирается всеми четырьмя лапами, только бы сохранить status quo. Впрочем, возможно, что – как свойственно всем политикам – он, хоть и не всерьез, пытался получить лишний голос в свою пользу, а может, разглагольствовал просто из озорства, чтоб не так скучно было. Но он гораздо более привлек бы мои симпатии, да и мое внимание к тому, что говорил, если бы я мог различить хоть малейшую нотку горечи или отчаяния в его голосе. Эндрю, по крайней мере, воспринял необходимость пережить эти колоссальные исторические и социальные перемены как вызов ему лично… может быть, опять-таки как азартную игру, однако ставки в этой игре для него были весьма реальными.

Я разглядел в Фенуике апатию гораздо худшую, чем та, в которой он обвинил меня: если я и оставался равнодушным к тому, чем закончится так называемая «война миров», его уже не заботило то, что он эту «войну» фактически проиграл; я мог лишь заключить, что его беззаботность вызвана уверенностью, что ему лично контрибуцию выплачивать не придется. Его жизнь, как частная, так и профессиональная, была богатой и полной, и ничто сейчас не могло помешать ему наслаждаться ею. Цинизм по отношению к собственной дочери, в котором я его заподозрил – его готовность пожертвовать родительским здравым смыслом ради высокого титула, – только лишний раз подтверждал это. Он был надежно защищен и вполне доволен собой; и мне подумалось, что вот такие тори-интеллектуалы, обладающие более чем достаточным интеллектуальным инструментарием и опытом, чтобы понять, что консерватизм не сводится всего лишь к ярому эгоизму, и тем не менее являющие этот эгоизм миру более демонстративно, чем самые зашоренные и тупые члены этой партии, отвратительны вдвойне. В душе он был совершенно уверен, что он – это главное, а существующая система вторична.

Разумеется, в тот момент я вовсе не столь подробно анализировал свою неприязнь к этому человеку. Но я хорошо запомнил тот вечер в значительной степени еще и потому, что, хотя я сохранил достаточно либерализма, чтобы с презрением отнестись к пессимистическим прогнозам Фенуика, я понимал, что люди вроде Джейн могут обнаружить меж нами некое психологическое сходство, одинаковую озлобленность побежденных… при том, что я свою скрывал гораздо лучше. Во всяком случае, выйдя из столовой, я ощутил острую необходимость отмежеваться. Я понял это тотчас же, как мы оказались в обществе дам. Взяв чашечку кофе, я прошел туда, где расположилась Джейн, – довольно далеко от остальных, так что нас трудно было бы расслышать, если мы говорили достаточно тихо.

– Ну что, вы уже решили судьбы мира?

– Цивилизованная жизнь в нашей стране просуществует еще лет двадцать, не больше. Можешь радоваться.

– Твои слова вселяют в душу бодрость.

– Новость из первых уст.

– Жаль, меня с вами не было.

– Подробности – целиком и полностью – завтра. – Я взглянул ей в глаза: – А ты мне скажешь, в чем мы с ним сходимся. Жду с нетерпением.

– Что ж, я рада, что вы не зря потратили время, – улыбнулась она.

– Знаешь, я бы и возражать не стал, если бы он был обыкновенным старомодным реакционером. Но он ведь еще и Понтий Пилат к тому же!

– А Энтони он даже нравился. Вообще-то он не жаловал адвокатов. Думаю, из профессиональной ревности. Из-за того, что они всегда готовы выступить в защиту чего угодно. За определенную цену.

– Это что, мягкий намек на концентрационные лагеря 265?

Она бросила на меня быстрый взгляд, в глазах – и смех и тревога:

– Нет.

– Я вовсе не романтизирую Китченера.

Она посмотрела на остальных – все рассматривали картину над кофейным столиком.

– Пожалуйста, не делай из меня ханжу, Дэн. Я и так чувствую себя словно прокаженная в этом обществе.

– У тебя слишком обостренная интуиция. Не следует ей так уж доверять.

– Это убеждение – вернейший симптом мужского шовинизма. Во всяком случае, так утверждает Роз.

– Это я уже слышал от Дженни Макнил. Но так и не перевоспитался.

– И не стыдно? – Но тут, как бы стремясь прекратить эту вежливую пикировку, она обернулась и посмотрела в дальний угол комнаты, где, занятые какой-то игрой, склонились над столом Пол и Пенни. – Пол хочет тебя попросить кое о чем.

– О чем именно?

– Его семестровая работа посвящена какой-то древней системе полей. А в Дорсете есть какой-то знаменитый комплекс, как раз то, что ему нужно.

– Проехать туда завтра? Прекрасно.

– Если это не… Он все наметил по карте. Если ты не против отправиться чуть раньше, чем мы собирались.

– Давай. Во всяком случае, по этой дороге пейзажи еще красивее.

– Он так абсурдно поглощен всем этим. Оказалось, что вчера мы проехали еще одно место, которое ему как раз надо было увидеть.