Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Мне поговорить с ним?

– Это было бы очень хорошо.

Пенни и Пол складывали какую-то огромную головоломку. Пол все еще смущался, но сделал попытку как-то выразить мне свою благодарность за согласие на поездку. Он сходил за картой и листком бумаги, на котором составил завтрашний маршрут с тщательно указанными в милях расстояниями. Показал мне и какую-то книгу на эту тему, в бумажной обложке, где были помещены фотографии с воздуха интересующего его места. Все это «очень важно», заявил он, ухитрившись смешать в тоне агрессивную настороженность, профессиональную уверенность и сомнение, что меня хоть немного заинтересует то, о чем он говорит. Я увидел на снимке борозды, проведенные тяжелым воловьим плугом, и рассказал ему, что на торнкумских пастбищах все еще заметны следы таких же борозд; и вот, впервые за все время, я обрел в его глазах реальное существование. Какой ширины борозды, они прямые или изогнутые?.. А когда я сказал, что где-то там валяется и земельная карта девятнадцатого века, когда поля фермы занимали гораздо большую территорию, и на ней помечены все межевые изгороди, я почувствовал, что начинаю завоевывать маленького маньяка, как называла его Джейн, или хотя бы сумел подобрать к нему ключ. Кроме того, я был избавлен от Длинных нотаций со стороны Нэлл, да и самой Джейн тоже, когда обе они подошли к нам, чтобы отослать детей спать. Обсудили изменение планов. Потом дети отправились прощаться с остальными взрослыми и исчезли.

Вскоре после одиннадцати Фенуики ушли, и мы о них поговорили. Эндрю, видимо, полагал, что политик «просто пускал пыль в глаза» именно мне, и пояснил, что Фенуик и местный, гораздо более молодой член палаты общин терпеть друг друга не могут. Нэлл думала, что Фенуик считает себя неудачником, разрывающимся между двумя профессиональными карьерами и не добившимся ни в одной значительного успеха: слишком многие из его знакомых стали судьями или членами кабинета министров, чтобы он мог не испытывать тайной горечи по этому поводу. Сделанный им апокалиптический прогноз о судьбах Британии мы не обсуждали.

Вскоре Каро встала, заявив, что «ужасно устала» и идет спать, хотя я подозреваю, что «ужасно тактична» было бы более точным выражением в данном случае. Мы четверо засиделись у камина до поздней ночи: сначала говорили о Каро и Барни, потом – о проблемах и «настроениях» Пола. Разговор получился спокойный и разумный, а между мною и Нэлл даже более откровенный в том, что касалось Каро, чем когда-либо в прошлом. Существовавшая меж нами подспудная вражда, казалось, и в самом деле улеглась, и мы могли рассуждать о дочери просто как о человеке, а не пользуясь ею как канатом для перетягивания; нам даже удалось выработать единую тактику поведения с Барни: договорились не устанавливать с ним более тесных контактов. Разумеется, здравый смысл Джейн и проницательность Эндрю очень нам в этом помогли.

Наконец воцарилось молчание. Нэлл сидела на низеньком табурете, опираясь спиной о кушетку, на которой растянулся Эндрю, явно клевавший носом. Джейн сбросила туфли и свернулась калачиком в кресле по другую сторону камина. Взгляд сестры устремился прямо на нее.

– Осталось обсудить еще одну семейную проблему.

– Спасибо, лучше не надо.

– Ну, Джейн, раз мы все так ужасно разумны и чутки друг к другу, почему бы и тебе не внести в это свою лепту? – Джейн некоторое время задумчиво ее разглядывала, потом улыбнулась и отрицательно покачала головой. – Я же вижу – мы все такие правильные, так замечательно на все реагируем… ну давай, вперед!

– Вперед – куда?

– Признавайся.

– В том, что у меня есть свои собственные взгляды?

– В том, что ты вовсе не уверена.

– В чем я в данный момент совершенно уверена, так это в том, что не желаю говорить на эту тему.

– Мы ужасно о тебе беспокоимся. Постоянно. – Она толкнула Эндрю локтем. – Правда, Эндрю?

Глаза его раскрылись, но говорил он в потолок:

– Постоянная тема для разговоров.

– Я польщена. Но не поддамся.

– Обещаю не спорить. – Джейн вздохнула и мельком, полуобернувшись, взглянула в ту сторону, где сидел я. На ней была вечерняя блузка и длинная юбка более строгого покроя и приглушенных тонов, чем у сестры. – А Дэну ты сама сказала. Нечего делать вид, что это такой уж большой секрет.

– Именно потому, что я не «делаю вид», я и не хочу говорить об этом, Нэлл.

– Ты уже все решила?

– Нет еще.

Нэлл с минуту смотрела на нее, будто хотела сказать «меня не одурачишь», потом призвала на помощь меня:

– Дэн, ты не думаешь, что она сошла с ума?

– Я думаю, она должна поступать, как считает нужным.

– Ты говоришь точно как Эндрю. – Она опять недовольно взглянула на сестру: – Это же смехотворно. Ты же умнее нас всех, вместе взятых.

– В этом – вполне вероятно.

– Ты даже одеваешься не так, как эти марксистки. – Джейн улыбнулась. – И говоришь совсем не так.

– С таким багажом, как у них, путешествовать не очень удобно.

– Потому что ты все это видишь насквозь.

– Кое-что.

– Тогда почему же?

– Потому что неудачно выраженная истина не перестает быть истиной.

– Прежде чем стать посмешищем всего Оксфорда, хоть бы подумала о своих несчастных детях.

– Я много думаю о детях. И о том мире, в котором им придется жить.

– О милых сердцу соляных копях?

Джейн снова улыбнулась, но ничего не сказала. Я видел, как неотрывно она смотрит на тлеющие в камине угли, и почувствовал, что понимаю и до некоторой степени разделяю отчаяние Нэлл, вызванное этим уходом сестры в область афоризмов и пророчеств. Обвиняющий взгляд устремился теперь и на меня:

– Неужели ты можешь с ней соглашаться?

– Я понимаю ее мотивы. Но не вполне – поступок, ими вызванный.

– Но ведь и мы – тоже. Никто не хочет повернуть общество вспять.

Джейн по-прежнему чуть улыбалась, глядя в огонь: не поддавалась искушению. Эндрю всхрапнул во сне. Нэлл сказала:

– Ладно, Джейн. Только знай, что ты хуже всех ужасных, увертливых и скользких угрей на свете.

Капризное раздражение в ее голосе, тон обиженного избалованного ребенка не могли тем не менее скрыть сестринской любви, и я сразу же перенесся в наши давние дни вместе… тогда Нэлл часто играла ту же роль в наших спорах… самая младшая из четверых, поощряемая всеми в этой роли, сознававшая, что разыгрывает клоунаду. Но – как ни парадоксально – при всем внешнем сходстве реальные взаимоотношения сестер существенно изменились. Эмоционально и психологически младшей теперь каким-то образом стала Джейн – менее зрелой, менее определившейся. И, словно желая скрыть это, она вдруг спустила ноги с кресла, прошла к кушетке и, встав рядом с сестрой на колени, наклонилась к ней, чмокнула в щеку и поднялась на ноги.