Джон Фаулз - Дэниел Мартин

– Может, на этом и покончим?

– А что, Каро предложила какой-то другой выход?

– Нет. – Я принялся расчленять камбалу.

– Спасибо, что согласился прийти. Представляю, как тебе этого не хотелось.

– Противно выступать в роли викторианского папаши. В нашей с тобой ситуации это абсурдно вдвойне.

– А все милые Эвмениды 212отечественного производства.

– Что ж, можно и так сказать.

Он все курил, потягивал из бокала вино, равнодушно ковырял вилкой еду в своей тарелке, но пристально следил, как опустошается моя.

– Она просто в ужасе, что заставляет тебя страдать, ты это знаешь?

– Ничего, выдержу, лишь бы ей было хорошо. Иначе к этому относиться я просто права не имею. Пытался ей это объяснить.

Тут я почувствовал, что он хотел бы продолжить разговор, а тогда пришлось бы говорить о том, как Каро относится к Нэлл, ко мне самому… Возможно, он догадался, что я этого не допущу.

– Ну, как камбала?

– Замечательно вкусно.

– Они тут стараются. О многих других местах этого сегодня не скажешь.

Он взялся за еду, и мы принялись обсуждать американские рестораны, оставив Каро за скобками: матч должным образом свелся к ничьей. Я был подавлен, втайне сердит на самого себя – не смог как следует обозлиться, слишком твердо держался решения не дать ему возможности атаковать, обсуждать мои отцовские качества. Кроме того, я вдруг увидел себя на месте отца Дженни: Дженни была поздним и самым младшим ребенком в семье; обоим ее родителям – отец работал врачом в Чешире – было теперь за шестьдесят. Правда, мы с ней никогда на эту тему всерьез не говорили. Родители знали о наших отношениях; Дженни уверяла, что они достаточно широко мыслят, хотят, чтобы она сама строила свою жизнь…

Кто-то задержался у нашего столика, направляясь к выходу из зала: еще одно лицо с телеэкрана, хотя хозяин этого лица был более известен как фельетонист. Утром я как раз прочел одно из его творений, полное сарказма; язвительность была его фирменным знаком, но и причиной провала. Слишком долго и слишком часто он разыгрывал клоунаду, чтобы теперь его saeva indignatio 213можно было принимать всерьез. Я был ему представлен, последовал небольшой обмен колкостями между ним и Барни – иным, гораздо более реальным Барни-профессионалом: всегда настороже, всегда в боевой форме, с опущенным забралом. Было ясно, что он собирается интервьюировать фельетониста в одной из своих ближайших телепрограмм: фехтовали они в основном на эту тему. Когда тот ушел, Барни спросил, что я о нем думаю. Я ответил, что вроде бы он уже израсходовал свой ресурс: потенциальный Юний 214, распродавший свой дар по мелочам.

– Хочу как следует потрясти его на эту тему.

– Не предупредив заранее?

– Он знает, что достаточно хорош, чтобы ожидать вопроса, почему он не стремится быть еще лучше, – сухо отозвался Барни. Потом пожал плечами: – Впрочем, откуда взяться Юнию в культуре, отвыкшей читать?

– Но ему не так уж худо в этой культуре живется?

– Еще бы. – В его голосе снова зазвучала сухая ирония: – Ведь это – лучшее, что мы имеем.

Я усмехнулся и тут же подумал: эта только что обретенная Барни манера снижать образ, как снижает образ негодного премьер-министра завистливый соперник, не есть ли типичнейшая английская манера послевоенных лет? Не это ли кроется за всеми нашими рассуждениями, в святая святых нашей политики? Во всех наших неудачах виноваты не столько люди, сколько климат; не столько члены сообщества, сколько сама среда, и особенно та, в которой обретались мы сами; именно сегодня и именно эту среду и следовало винить более всего. В этом зале, за столиками, другие люди, так похожие на нас – и действительно казалось, хотя это, несомненно, было лишь поверхностным впечатлением, что здесь не было лиц моложе или старше наших, – другие, такие же немолодые люди подгоняли, подталкивали друг друга, понуждая принять решение или готовясь вот так же подгонять и подталкивать весь мир за этими стенами, в предательском единении чиновников от журналистики.

Дэн понимал, что не вправе судить со стороны, поскольку коммерческое кино тоже манипулирует массовой аудиторией, как и средства массовой информации; и все же он испытывал тошноту. Скольких выпускников Оксфордского университета засосал этот мир, искушая иллюзией власти: одни ушли в политику, другие – на телевидение или на Флит-стрит, стали винтиками в информационной машине, задушив в себе все прежние убеждения ради карьеры, ради доходов газетного магната. Барни все говорил; теперь он упомянул одного их сокурсника, который снимал комнату в том же доме, что и они, и был значительно левее их всех по своим взглядам: последние пятнадцать лет он провел в империи Бивербрука… 215но в душе остался социалистом, утверждал Барни. Дэн прекрасно его помнил – этакий персонаж из Оруэлла 216, аскетичный и саркастический юноша, «третий лишний», презиравший и Дэна, и Барни. Меж собой они звали его «крупский любимчик», столько радости доставлял он их домохозяйке. Все дело в том, какое купе удается занять, пояснил Барни.

– Единственная компания, в которой следует получать полную ставку, если хочешь остаться на Флит-стрит, это Объединенная ассоциация шизофреников.

– Но он же никогда не разделял взглядов «Бивербрук пресс».

– Он все еще считает, что ему удается донести до читателя свои идеи.

– На их бумаге?

– Очень просто. Надо только убедить себя, что твои друзья-единомышленники уловят малейший нюанс, поймут, что ты хотел сказать, раздраконят вдоль и поперек и разнесут по всей округе. – Барни бросил на меня взгляд искоса. – И не надо недооценивать роль профессионализма. Я знаю одну газетку, где в курс подготовки завотделами в прошлом году включили анализ блестящих работ Геббельса тридцатых годов. Милый друг Геббельс!

– Знаешь, с меня, пожалуй, хватит.

– Может, у тебя сохранилось странное убеждение, что газеты покупают, чтобы информацию получить?

– А что, только чтобы развлечься?

– Даже и не для этого. Чтобы освободиться. От скучной необходимости самостоятельно мыслить.

– Так ты поэтому переключился?

– На телевидение? Да Бог его знает. Пети-мети – чтоб в кармане звенело. А может, неверное представление, что и я могу не хуже других карточные фокусы показывать. И давай взглянем правде в глаза, что есть – то есть. Убиваем двух зайцев одним махом – два клише одной ложью. – Он продолжал уже не так цинично, словно вдруг осознал, что опровергает тот образ, который пытался создать в разговоре о Каро. – Честно говоря, сегодня и выбора-то практически не остается, Дэн. Только Бог сможет вытащить беднягу, который не застолбит себе местечка на тесном телеэкране. Сам он наверх никогда не выберется.